Домой не возвращайся! - Бентли Литтл

Марк кивнул. Отец сел в кабину, мотор рявкнул, и пикап покатил к шоссе. Марк стоял и смотрел ему вслед.

А потом повернулся к птичнику.

Девочка уже стояла в дверях.

- Марк! - произнесла она, и он тут же вспомнил этот голос, вспомнил, как она обращалась к нему по имени, и по спине пробежал холодок.

Она медленно пошла вперед - от птичника в его сторону, и он непроизвольно отступил.

Она остановилась. А в следующее мгновение уже опустилась на четвереньки, задрала подол и, как прежде, лукаво поглядела через плечо.

- Я по-прежнему больше всего люблю в зад. У него не было желания совокупляться с ней ни в какой форме и ни под каким видом, но было огромное желание пнуть ее изо всей силы. Мысль о том, как ботинок входит в жесткий контакт с этой задницей, она кувыркается через голову, чтобы наконец-то сползла с ее лица эта мерзкая улыбка, чтобы ей стало больно, чтобы она наконец заплатила за все, казалась очень соблазнительной, но он понимал, что ничего этим не добьется. На самом деле ей не может быть больно - ни в каком смысле, - и он только подставит себя, обнаружит свои истинные чувства. А это, подумалось Марку, может оказаться самым опасным. Поэтому он остался там, где стоял, бесстрастно продолжая глядеть на девочку. Та похотливо рассмеялась, отвратительным, мерзким смешком, который когда-то казался ему соблазнительным и насмешливым, раскрепощающим и обещающим. Она приподняла зад, выставляя ягодицы, он отвернулся и зашагал в сторону Дома. Дикие звуки ее вульгарного хохота всю дорогу сопровождали его. Вернувшиеся родители застали его в кухне. Каждый нес по большому пакету с продуктами. Марк глубоко вдохнул.

- Мама, отец, нам надо поговорить.

Родители переглянулись, потом уставились на него.

- О чем, сын? - спросил отец.

- О Доме.

- Мне еще поддоны разгружать. Думал, ты поможешь мне...

- О девочке.

Родители снова переглянулись.

- Присядьте, - попросил Марк, показывая на табуретки, которые он предусмотрительно вытащил из-под кухонного стола.

Они поговорили.

Он не стал давить на отца по поводу девочки, но подробно описал, что случилось с ним в холле, и подчеркнул, что именно это заставило его покинуть Дом, сбежать куда глаза глядят. И объяснил, что именно этого она и добивалась. Она хотела ослабить Дом, хотела расколоть семью, хотела выгнать их всех.

- Но я ей этого не позволю, - сказал Марк. - Я люблю вас. Я всех вас люблю.

- Я тоже тебя люблю, - вздохнула мать. Отец молча кивнул и положил руку ему на плечо. И тут Марк заплакал. Слезы полились ручьем, он принялся сердито вытирать их руками, а когда снова смог открыть глаза, обнаружил, что остался на кухне один. За окном больше не было видно ни крыльца, ни птичников, только белая непроницаемая пелена, и он понял, что вернулся.

Ощутив тепло на затылке, он резко вскочил, обернулся... и увидел стоящую рядом Кристен. Она улыбалась.

- Ты хорошо все сделал. Просто замечательно.

- Все решено?

- Ты по-прежнему на них сердишься?

- Нет.

- Ну, тогда все. - Она обняла его, он опять почувствовал теплый солнечный луч, но в этот миг показалось, что откуда-то из туманной белизны за окном доносится эхо того дикого, вульгарного хохота, и он не мог поклясться, что оно звучит только в его голове.

Кристен отстранилась, поглядела на него и произнесла:

- Осталось только одно.

- Что же?

- Ты должен найти эту суку. И убить ее.

Дэниэл вышел за Донин на улицу, под дождь. Покидая здание, он не почувствовал никакого барьера. На улице было прохладно, ветрено, кожа лица чувствовала влагу.

Даже пахло дождем так, как на его родной улице во время ливня, и физические ощущения более чем что-либо иное окончательно убедили его в том, что все это происходит на самом деле.

- Куда мы идем? - спросил он.

- Кое с кем повидаться.

- С кем?

- Я же сказала, тебе придется поверить мне.

- И ты оставишь в покое Марго и Тони?

- Договорились.

Они прошли по дворику, миновали ворота и оказались на тротуаре. Под стеной кучковалась группка подростков хулиганского вида, слишком пижонистая, чтобы пользоваться зонтиками, но недостаточно пижонистая, чтобы не облачиться в плотные куртки. Похоже, они поджидали кого-то.

Дэниэл вспомнил про Марго и Тони, оставшихся в доме, и подумал, что надо бы послать этих парней куда подальше, посоветовать им найти себе другое место для тусовки, но сообразил, что они его не смогут услышать.

Донин побежала вперед, свернула с тротуара налево, оказалась перед этой компанией юнцов и, к удивлению Дэниэла, о чем-то заговорила с ними. Они обступили ее полукругом и даже наклонились, чтобы лучше слышать.

Они ее слышали!

Самый высокий из них выпрямился, посмотрел в его сторону, и сердце Дэниэла замерло при виде диких пурпурных глаз под неестественно густой шапкой волос. Огромный рот расплылся в улыбке, обнажив пасть, полную мелких острых зубов.

Он понял, что она его обманула. Подставила.

Развернувшись, он бросился было бежать назад, к Дому, но почти сразу наткнулся на невидимый барьер, разбил нос и губы и упал от неожиданного удара.

- Убейте его! - визжала Донин с тротуара. - Убейте его!

Ошеломленный, он даже не успел встать на ноги, как банда уже налетела на него. Он понял, что они - с Другой Стороны. Он видел странные волосы, странные лица, видел невообразимого цвета глаза. Напрягшись, он постарался лягнуть ближайшего из нападавших, но тот без труда увернулся, и вся орава бросилась пинать, бить, царапать его. Дэниэл прежде всего старался защитить лицо и живот, поэтому плохо видел, что происходит.

Несколько сильных рук подняли его в воздух, и твари впились в тело зубами.

Острые как бритва клыки располосовали руку, разодрали лицо. Он заорал от невыносимой, нечеловеческой боли. Тут же боль пронзила бедро. Из перекушенной артерии сильными толчками хлынула горячая кровь.

Его поедали заживо. Несмотря на дикую боль, несмотря на льющуюся ручьями кровь и облепившую толпу хищников, он все еще видел Донин и ее лицо, расплывшееся в ухмылке. Если бы его спросили в этот миг о последнем желании, его единственным желанием было бы увидеть ее смерть.

Но никто не собирался интересоваться его последним желанием.

Он чувствовал гибель своего тела, чувствовал, как жизнь оставляет его с последними слабеющими ударами сердца, чувствовал, как отказывается работать мозг, но шок и боль отступали перед наступающим просветлением, ощущением невесомости по мере того, как душа освобождалась от своего тяжелого плотского обиталища и поднималась, ничем не отягощенная, в воздух. Переход от жизни к смерти не сопровождался какой-то трансформацией; не возникло ни малейшего провала в мыслях, никакого изменения в самоощущении. Все равно что сбросить обувь и пойти босиком Или раздеться донага. Различие оказалось сугубо внешним, потерей облачения, а не сущности.