Танцующая с бурей - Джей Кристофф

Он уставился на тощую девочку-гайдзинку, лет пяти-шести – ее грязные пальцы вцепились в руку высокой изможденной женщины. Ступни обернуты тряпками. Ноги покрыты грязью. Лицо мокро от слез.

Скоро все закончится, малышка. Лотос должен цвести.

Один из высоких гайдзинов закричал на своем гортанном языке, когда техники иночи вырвали женщину из его рук. Пнув одного из них, он свалил его на землю. Со всех сторон на него кинулась стая сятеев, зазвенела латунь, зашипели выхлопы чи. Удары сыпались один за другим – грохот металла под звуки женских криков. Кин закрыл глаза и попытался заблокировать звук. Все это было легче пережить, если не думать о них как о людях. Надо представить, что это просто товар. Товар не думает и не чувствует. Потому что товар не умеет любить, смеяться или мечтать. Так было легче пережить все это. Справиться с этим. Так или иначе.

Кин почувствовал уже знакомую тошноту, поднимавшуюся вверх к горлу, когда звуки металлических ударов по мягкой плоти стихли. Он мог поклясться, что снова чувствует вкус чи в горле. Он открыл глаза, с жалостью и отвращением наблюдая, как они тянут истекающее кровью тело большого гайдзина к бункерам. Как они заставили замолчать рыдающую женщину, выстрелив в нее из ручного метателя сюрикенов. Кёдай пролаял приказ убрать тело и, указав на блестящие лужи крови, отчитал убийцу за «неэффективность». Кина затошнило так сильно, что он испугался, как бы его не вырвало.

Он повернулся и быстрее пошел прочь, стараясь не привлекать внимания. Пройдя через центральную часть капитула, он оказался в лифтовой башне в задней части. Войдя в кабинку из вороненной стали, с мигающими подсвеченными числами, он начал подниматься вверх, на четвертый этаж. Жилой этаж был аскетичным, его тускло освещали ряды безликих черных диафрагм, которые веером расходились от центрального узла.

Он нажал на рычаг, вошел в свое помещение. Его мехабак транслировал ему в голову последний отчет отдела снабжения Фушичо об урожае: фунты лотоса (урожай), количество мертвых рабов (косвенные потери), площадь мертвых земель все еще растет в геометрической прогрессии (в процентах). Числа и кандзи текли в голове и по венам. Включилась система фильтрации воздуха, наполняя комнатку треском и гулом. Он с облегчением вздохнул, закрыв за собой дверь, диафрагма сжалась, раздался скрежет металлической решетки по металлу, герметичные уплотнения мягко закрылись, зарегистрировав горячее дыхание.

Он подождал несколько минут, пока не заработает вытяжка. Диод датчика чистоты медленно менял цвет с красного на зеленый. Раздался звонкий серебристый звук, уведомляющий, что кожу можно снять. Коснувшись кнопки, он разблокировал устройства на шее, которые раскрылись как лепестки лотоса, и стянул шлем с головы. Резиновое уплотнение прилипло к его коже, словно не хотело его выпускать.

Он сбросил перчатки, провел рукой по коротко стриженым волосам, пытаясь забыть о той маленькой девочке, о женских криках. Он был мокрым от пота и мечтал о прохладном душе, который хотя бы на мгновение позволит убежать от мрачных мыслей. Он взглянул в маленькое зеркало над койкой. Ожоги заживали медленно, марля легко отделилась от впадины на горле.

Не так уж и плохо. Он не урод, которого никто не захочет.

Захочет ли она?

Он закрыл глаза и прогнал мысли о Юкико. Воспоминания о том времени, что они провели вместе в Йиши, были заперты в укромном уголке его разума, предназначенном для хранения его тайных тихих радостей, и он посещал его, только когда вонь становилась слишком сильной, а дни слишком темными. Но такова была его жизнь. Здесь, в этом свистящем и дымящем муравейнике, он будет трудиться на инструментальной станции над проектами сёгуна, пока не выздоровеет. А потом он снова отправится в путь, подальше от этой бойни и неизбежного зловония. Если, конечно, они когда-нибудь позволят ему снова летать.

Его отец был великим человеком. Третьим Бутоном. Мастером флота. Двигатели, изготовленные им, пели, как легендарные соловьи. Он определял проблемы с системой впрыска или камерой сгорания одним прикосновением рук. Кин унаследовал от отца этот дар. Перед смертью и переработкой в чанах, старый Киоши передал сыну все, что знал сам, и это повысило ценность Кина в глазах Второго Бутона Кенсая. Великая семья. Достойное наследие. Кенсай покровительствовал Кину, поэтому его и направили работать на флагманском судне «Сын грома» и позволили ему носить имя отца.

Проблема заключалась в том, что ему нравилось собственное имя.

А теперь он потерял лицо. Хаданаси видела его без кожи. И она оказалась нечистой. Собратья тихо презирали его. Кёдай осыпал ядовитыми упреками. Даже когда Кенсай говорил от своего имени, он считал, что Кин должен быть примерно наказан в назидание другим. Поэтому его заперли в удаленной мастерской, вручили каракули с печатью Йоритомо и приказали превратить идею этого безумца в реальность. Они пообещали Йоритомо, что над его нелепым седлом будут работать лучшие мастера-политехники капитула Кигена. Что десятки гильдийцев не сомкнут глаз, пока не исполнят желание сёгуна. На самом деле с чертежом возились только двое – Кин и его сменщик, старый Тацуо.

Дело в том, что неприязнь к Йоритомо росла в Кигенском капитуле годами. Его излишества, высокомерие, неспособность одержать окончательную победу над гайдзинами. Но с последней встречи сятей-гасиры Кенсая с императором презрение Верховных Бутонов стало почти ощутимым. Когда новость о вызывающем поведении сёгуна распространилась среди сятеев, они возмущенно затихли в растерянности. Что этот князек возомнил о себе, вздумав отрицать Путь чистоты?

Мы поставляем оружие. Мы поставляем броню и доспехи. Мы поставляем топливо для военной машины, и только мы знаем секрет его создания. Шима – это мы. Брось нам вызов на свой страх и риск, и мы отберем все это.

Сёгуну уже доложили о «прискорбных задержках», которые означают, что его седло не будет готово к празднованию двухсотлетия. Что сятей-гасира Кенсай не сможет посетить торжества из-за «неотложных дел Гильдии».

В глубине души Кин был очень рад, что Второй Бутон Кигена получил отпор у Йоритомо. Мысль о Юкико не давала ему спать по ночам: темные глаза, в которых отражался изумрудно-зеленый цвет, краткие чудесные мгновения в Йиши – все это вспыхивало в его голове такими яркими живыми воспоминаниями, что он иногда мог поклясться, что все еще чувствует ветер на коже и вкус воды на языке. Он видел тонкий абрис ее лица, закрывал глаза и протягивал руку, чтобы коснуться ее. Она жила в его крови. В его голове.

Кожа крепка. Плоть слаба.

Он открыл глаза и вдруг заметил это – под футоном из термопены в тусклом свете белел сложенный лист бумаги. Когда он присел, чтобы вытащить послание, кожа его пронзительно заскрипела. На полу под вентиляционным каналом он заметил тонкий налет пыли.

Кто-то был в его комнате. Пролез сквозь вентиляционное отверстие, спустился вниз и оставил эту бумагу под футоном. Зачем? Кто?

Он развернул сложенный вчетверо лист шириной чуть больше фута. Плотный пергамент в форме квадрата с простыми рисунками арашиторы. Сверху лежала прозрачная рисовая бумага с чертежом хитрой штуковины, аккуратно закрепленной на теле грозового тигра.