Что я сделала ради любви - Сьюзен Элизабет Филлипс

В комнату вошел Эрон, тащивший охапку пакетов.

— Внизу ваш отец.

— Я слышала.

Джорджи хотела закончить монтаж, а не вступать в очередной поединок, поэтому встала и подошла к Чаз.

— Послушай, если хоть какая-то крохотная частичка твоей души ненавидит меня чуть меньше, ты займешь моего отца на весь следующий час. Пожалуйста.

Чаз не торопилась с ответом.

— Ладно, — хмыкнула она наконец. — Но только если вы сначала что-нибудь съедите.

— Не приставай.

Чаз ответила злорадной усмешкой.

Благодаря стряпне Чаз Джорджи набрала потерянный вес, однако этот факт не уменьшил ее раздражения.

— Ладно. Но час начнется с того момента, как я поем.

— Вернусь через десять минут.

И она вернулась с двумя тарелками. На одной был салат с лососем и овощами, на другой — гигантский сандвич с тремя сортами мяса, сыром и гуакамоле[22]. Джорджи и Эрон обменялись обреченными взглядами, когда Чаз поставила перед ним салат, а перед Джорджи — сандвич.

— Вам нужны калории, — упорствовала она, когда Джорджи попросила поменять тарелки. — А Эрону необходимо похудеть.

Джорджи схватила сандвич.

— Подумаешь, тоже мне эксперт-диетолог!

— Чаз — эксперт во всем, — вмешался Эрон. — Только спросите.

Чаз с самодовольным видом сложила руки на груди:

— Я, например, знаю, что Бекки наконец вчера заговорила с тобой.

— Она хотела, чтобы я посмотрел ее компьютер, вот и все, — отмахнулся Эрон.

— Ты такой болван! Не знаю, почему трачу на тебя время!

Джорджи знала, но была не настолько глупа, чтобы разъяснить обоим, что Чаз была прирожденным воспитателем и нянькой.

Когда с сандвичем было почти покончено, Джорджи заставила Чаз спуститься вниз и посмотреть, чем занят отец. Эрон решил сменить масло в машине, а Джорджи вернулась к своему занятию. Прошел час.

— Можно войти?

Джорджи растерянно обернулась. В дверях стоял отец — в серых шортах и светло-голубой тенниске. Она машинально отметила, что ему нужно подстричься.

Он кивком показал на компьютер:

— Что ты делаешь?

Сейчас он наверняка скажет какую-нибудь гадость… но она все равно призналась:

— Новое хобби. Я снимаю фильм.

Молчание отца лишало ее равновесия. Джорджи растерянно подвигала компьютерной мышкой.

— Хобби может иметь каждый, — бросила она, вскинув подбородок. — Я купила монтажное оборудование. Просто так, для забавы.

Отец рассеянно пригладил волосы.

— Понятно.

— Я что-то не так сделала?

— Нет. Просто я удивлен.

Он удивлялся, что идея не исходила от него? И снова комнату наполнила напряженная тишина. Джорджи заставила себя сесть прямее.

— Пап, я знаю, ты не одобряешь моих методов, ни я не собираюсь больше обсуждать их с тобой.

Отец переступил с ноги на ногу и кивнул.

— Я… просто хотел спросить: не знаешь, где в гостевом домике находится распределительный щит? Случилось короткое замыкание. И я не хочу без спроса шарить в доме.

— Распределительный щит?

— Не важно. Узнаю у Чаз.

Шаги отца замерли в коридоре.

Джорджи уставилась на дверной проем. Он так странно вел себя с того дня, как обрызгал ее в бассейне. Нужно поговорить с ним по душам. Но разве она не пыталась это сделать? Пыталась. Год за годом. И терпела поражение.

Она повернулась к монитору. У отца верный глаз. Жаль, что она не показала ему отснятый материал. Только ей нужна поддержка, а не критика. Если бы только они могли… немного расслабиться и вести себя как отец и дочь.

И снова легким облачком промелькнули воспоминания.

Маленькая убогая комнатенка… уродливый золотистый ковер… разбросанные повсюду книги… Родители танцуют какой-то быстрый танец… и вдруг начинают щекотать друг друга. Гоняются друг за другом по комнате. Отец прыгает через стул. Мать хватает Джорджи в объятия.

«И что теперь будешь делать, громила? Малышка у меня!»

Все трое с хохотом валятся на пол.

Отец не ужинал дома, и Джорджи не могла спросить его, была ли в действительности та сцена или она все придумала. Хотя, возможно, это ни к чему бы не привело, поскольку отец, как правило, старался не отвечать на вопросы о прошлом. Нужно отдать ему должное: он никогда дурного слова не сказал о жене, хотя становилось все более очевидным, что их брак был ошибкой.

Наутро она проснулась от страха. Нервы были натянуты до предела. До вечеринки осталась неделя. Отец переехал к ним. Впереди были пробы на самую важную роль в ее карьере — роль, которую, по общему мнению, ей ни за что не сыграть. А теперь, заключив договор на постановку, фиктивный муж вполне мог решить, что не нуждается в ее пятидесяти тысячах в месяц, и потребует развода. Прыщ, вскочивший на лбу, был почти облегчением — небольшая проблема, которая вскоре разрешится.

Остаток утра Джорджи провела в салоне, где ей мелировали волосы и подкорректировали брови. Вернувшись домой, она не находила себе места. Слишком волновалась, чтобы сосредоточиться на подготовке к пробам. Пришлось вооружиться камерой и удрать от папарацци в «Сэнти-Элли»[23], чтобы взять интервью у женщин, продававших копии дизайнерских платьев.

Отца Джорджи не видела все утро, но он появился, как раз когда она спускалась вниз. Сунув руки в карман, он позвенел ключами.

— Хочешь пойти в кино?

— То есть в кинотеатр?

— Развлечемся немного.

Эти слова в его устах прозвучали как-то странно.

— Вряд ли.

— В таком случае, может быть, ленч?

Нужно поскорее покончить с этой неприятной беседой. Джорджи поправила сумку на плече.

— Тебе не обязательно быть таким вежливым. Этоменя нервирует. Давай выкладывай все, что у тебя на уме: что я дерьмовая, неблагодарная дочь. Что я ни черта не понимаю в бизнесе. Что я…

— Ты не дерьмовая и не неблагодарная дочь, и больше мне нечего сказать. Я просто подумал, что мы могли бы куда-нибудь пойти. Ничего, в другой раз. У меня все равно дела.

Он вышел на крыльцо.

Джорджи, удивленно покачав головой, последовала за ним.

Ей всегда нравилось большое крытое крыльцо дома Брэма, с полом из бело-голубых изразцов и аркадой из скрученных лепных колонн. Пурпурная бугенвиллея образовала тенистую ширму на одном конце, а Чаз недавно добавила еще несколько терракотовых горшков, резную мексиканскую скамью и такой же деревянный стул.