Гробница судьбы - Том Харпер

Мы путешествуем вместе уже шесть недель, но все, что я узнал за это время о Гуго, едва заняло бы восемь строк. Он англичанин. По всей видимости, его семья заключила какое-то компромиссное соглашение с норманнами, иначе он не был бы рыцарем. Однако я не раз замечал, что он испытывает ненависть к норманнам. Я не знаю, считает ли он меня норманном. У него много других причин ненавидеть меня.

Я не был в Англии почти восемь лет. Когда я уезжал отсюда, стояла весна, колосились поля, дороги были безопасны, города поражали красотой, и все любили короля Генриха. Теперь же стоит зима, страна расколота гражданской войной, и рана продолжает гноиться. Король Генрих умер, не оставив сына. Корону захватил его племянник Стефан, но дочь Генриха, Мод, оспаривает ее. Они обмениваются ударами и отвоевывают друг у друга земли. Это длится последние четыре года.

Во всех городах, которые мы проплываем, поднимаясь вверх по реке, ворота закрыты, а в сторожевых башнях горят огни. Время от времени мы видим странные курганы, высящиеся на ровном месте. Часто встречаются руины замков, разрушенных во время войны, и некоторые из них все еще несут на себе следы пожара – незаживающие язвы на теле страны. По берегам реки стоят шесты с насаженными на них головами. Запах тления и огня.

Лондон выглядит так, будто готовится к осаде. У причалов столько судов, что мы тратим целых три часа только для того, чтобы добраться до своей якорной стоянки. Когда мы сходим на берег, люди шерифа задают нам всевозможные и не всегда приятные вопросы. Даже бочка вина, которую мы дарим им, не смягчает их нрав. Но они не находят в двойном дне нашей лодки кольчуги, щиты, мечи и копья.

Мы останавливаемся на постоялом дворе на Уэст-Чип. Гуго снимает комнату на втором этаже с окнами, выходящими на аллею, и щедро платит хозяину, дабы нас никто не беспокоил. Он ставит у окна два стула, и мы сидим на них часами, наблюдая и слушая через щели между половыми досками, как на первом этаже постояльцы пьют, играют и дерутся. Лондон – город постоянного шума и движения, как Труа во время ярмарки, с той лишь разницей, что он в сто раз больше, а шумит и движется ежедневно. Кузнецы, жестянщики, плотники и каменщики извлекают звуки из металла, дерева и камня, а уличные торговцы силятся перекричать друг друга.

В противоположном конце аллеи, по словам менялы из Труа, стоит дом, где производятся расчеты по долгам Лазара. Я хочу пойти взглянуть на него, но Гуго опасается, что меня могут узнать. Двое его людей – Берик и Ансельм – идут туда и сообщают, что двери дома заперты, а окна закрыты ставнями. Дважды в день они проходят мимо дома и смотрят, не появился ли там кто-нибудь, в то время как я сижу в четырех стенах и наблюдаю за людьми, проходящими под окном, рассматривая лица, скрытые шапками, шарфами и воротниками. Мы даже едим, не выходя из комнаты.

Дни тянутся медленной, однообразной, унылой чередой. Однажды вечером я спрашиваю Гуго:

– Что украл Малегант?

Чтобы задать этот вопрос, я набирался смелости целый час и был готов к тому, что не получу ответа. Гуго долго хранит молчание, и я уже думаю, что он решил проигнорировать меня. Но он наконец говорит:

– В этом мире есть вещи, недоступные нашему пониманию.

– Ты хочешь сказать, что не желаешь рассказывать мне об этом?

Гуго хмурится.

– Я хочу сказать, что ты не поймешь этого.

Он вытягивает ноги.

– В этом мире существуют предметы, обладающие определенными свойствами. Мы производим их, используем в повседневной жизни. Ну, например, ведро способно удержать воду, а с помощью топора мы рубим деревья. Но существуют и другие вещи, которые мы не в состоянии объяснить. Например, как удается семени заключить в себе целое дерево, или как женщина дает жизнь новому человеку.

Я беру со стоящего на столе блюда кусочек угря и ощущаю, как он скользит вниз по моему горлу. Я слизываю с пальцев соленый сок и вспоминаю, как я впервые увидел Аду. В тот вечер она внесла в зал такое же блюдо.

– Ты говоришь загадками.

– Потому что я не понимаю этого сам.

– Тогда зачем прилагать столько усилий, чтобы вернуть эти предметы?

– Потому что я знаю, какими способностями они обладают, хотя и не могу объяснить этого. Их могущество безмерно и пугающе.

– Ты видел их?

– Да.

– Ты можешь мне рассказать, как они выглядят?

– Совершенно обычно. Они могли бы быть любыми предметами из тех, что находятся в этой комнате. Но они обладают могуществом…

Меня начинает раздражать этот разговор.

– Какого рода могуществом?

Гуго машет рукой в сторону окна.

– Взгляни на Англию. Десять лет назад это была счастливейшая страна в христианском мире. Теперь же это заброшенное поле. Такого рода могущество и украл Малегант.

И вот я вижу его.

Конец января. Наступает вечер пятницы. Гуго нет дома. Я сижу в одиночестве. По аллее идет человек, останавливается на секунду и нюхает воздух, словно пойнтер. Его лицо скрывает шапка, отороченная мехом бобра, и держится он настороженно. Он поднимает голову, и его взгляд скользит по зданию постоялого двора. В этот момент я вижу его лицо: серая кожа и единственный глаз.

Я подавляю в себе инстинктивное желание отпрянуть назад. Он не может увидеть меня в темном окне, но может заметить движение. Он стоит несколько секунд, затем проходит вперед и оказывается на улице.

Я выбегаю из комнаты и стремглав спускаюсь по лестнице. Солнце уже почти село, но я успеваю увидеть поверх толпы его приметную шапку. Он поворачивает вправо и идет в сторону реки по улице, пропахшей рыбой. Канавы завалены рыбьими отходами, ноги скользят на булыжниках мостовой из-за налипшей на них чешуи. Полумертвая рыба трепещется в корзинах, выставленных у дверей домов торговцев.

Одноглазый заходит в винную лавку на углу улицы. Темза течет совсем рядом, хотя я едва могу рассмотреть воду из-за целой флотилии судов, теснящихся в доках. Я отступаю в сторону, чтобы пропустить двух грузчиков, и тут же вхожу следом. Если одноглазый и смотрит на них, меня за ними он не видит.

В задымленном помещении с низким потолком горят сальные свечи, которые больше отбрасывают тени, нежели дают свет. Всматриваясь в самые темные углы, я замечаю в одном из них человека, снимающего отороченную мехом шапку. Я двигаюсь вдоль стены в его направлении, и когда прохожу половину пути, он поднимает голову и смотрит прямо на меня.

У меня останавливается сердце. Я безоружен, а винная лавка похожа на место, где драки являются обычным делом. По всей вероятности, хозяин вряд ли сильно обеспокоился бы, если тело одного из его клиентов выбросили бы в Темзу.

В этот момент из-за моей спины протискивается вперед человек и протягивает одноглазому руку. Он смотрел не на меня. Мое сердце начинает биться вновь.

– Алберик? – спрашивает вновь прибывший одноглазого громким голосом, натренированным на лондонских рынках.