Когда Венера смеется - Стивен Сейлор

жизнь была ему уготована? Поэтому рычащий лев спустился со склона горы, сокрушая все на своем пути, и Аттис снова убежал в лес, к своему безумию и дикому экстазу, назад к жизни преданного, лишенного пола раба Великой Матери.

Катулл задрожал, когда поэма стала понемногу выпускать его из своей хватки. Голос его начал слабеть, так что последние строки он произнес едва слышно:

О Кибела, о богиня, ты, кого на Диндимене чтут!

Пусть мой дом обходят дальше, госпожа, раденья твои, —

Возбуждай Других к безумству, подстрекай на буйство других!

Катулл преобразился. Вступая на сцену, он выглядел человеком, одуревшим от вина и жалости к самому себе, мягким и неуверенным. Теперь же лицо его осунулось, а глаза горели, как у человека, выбравшегося из ужасного испытания, измученного до основания своего существа. Покидая сцену, он опять споткнулся, но уже не как пьяный, а как совершенно обессилевший человек.

Сад молчал. Вокруг себя я видел вскинутые брови, неуверенные взгляды, задумчивые кивки, гримасы отвращения. Сидя рядом со сценой, Клодия не мигая глядела на то место, где только что стоял Катулл. Восприняла ли она поэму как дань себе или, наоборот, как оскорбление? Или вообще не думала о себе, слушая стихи очередного молодого человека о всесильном безумии, о забвении достоинства и свободы ради всепожирающей страсти, о состоявшемся неравном, ужасающем союзе простого смертного и надменной, непоколебимой земными переживаниями богиней?

За моей спиной послышались подавленные всхлипывания, будто рыдания женщины, настолько тихие, что я бы ни за что не услышал их, если бы не полнейшая тишина в саду. Я повернул голову. В стороне от других гостей, на ступенях, ведущих в сад, рядом с пьедесталом чудовищно огромной Венеры сидел человек, укрытый тенью статуи. Он обнимал себя за лодыжки, словно пытаясь унять дрожь, и прятал лицо в коленях, но по одежде я узнал Тригониона.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

После выступления Катулла легкомысленная атмосфера вечеринки так и не восстановилась, несмотря на последовавший за ним нескончаемый парад других исполнителей. Среди них было и несколько поэтов, более известных, чем Катулл, который должен был выступить вначале в качестве затравки для остальных. Но никому из тех, кто читал стихи в тот вечер, не удалось произвести на слушателей сколько-нибудь значительного впечатления; по крайней мере, никто из них не произвел впечатления на меня.

Выступали танцоры и жонглеры, а под конец снова вышел уже знакомый нам мим с серией ужасно грубых, но очень смешных сценок. В перерыве между представлениями хозяйка вечера заглянула в наш угол. Она приветствовала Вифанию протянутой рукой и поцелуем.

— Ты получила мой подарок?

— Да, благодарю тебя. Его принесли, когда мы были на форуме. — Вифания метнула на меня взгляд краем глаза. Клодия кивнула.

— Хорошо. Теперь ты одна из нас. Да, я видела вас обоих на суде. Что ты думаешь, Гордиан? Каковы наши успехи сегодня?

— Думаю, Вифания хорошо сказала об этом утром: «Ораторские выступления всегда хороши, когда не хватает фактов».

Клодия лукаво улыбнулась:

— Так это сказала Вифания? Я-то всегда думала, это был мой предок Аппий Клавдий, тот самый, что… Нет, ничего. Могу я поговорить с тобой наедине? Сенатор, займи эту даму, пока я займусь делами с ее мужем.

Она провела меня из сада в отдельную комнату. Стены ее были выкрашены в ярко-красный цвет и расписаны нимфами и сатирами в духе сельских мотивов.

— Ты выглядишь сегодня гораздо лучше, — сказал я.

— Правда? Мне показалось, что я выгляжу ужасно, когда увидела себя в зеркале сегодня утром. Я даже засомневалась, стоит ли созывать пир, но это был бы мой первый несостоявшийся пир в канун праздника Великой Матери. Даже когда мы с Квинтом были в Цизальпинской Галлии…

— Ты отдала сегодня Хризиду на пытку?

Она посмотрела на меня непонимающим взглядом. Даже при свете светильников, отраженном от красных стен, лицо ее выглядело бледным.

— Вообще-то я привела тебя сюда, чтобы поговорить о более важных вещах, но раз ты спрашиваешь, Гордиан, — да, Хризиду пытали сегодня. Не я сама, разумеется. Прислужники суда. Надеюсь, тебе известно, что рабыня не может свидетельствовать на суде, не подвергнувшись предварительно пытке? Иначе она просто повторит то, что приказала ей говорить хозяйка.

— Невероятно логично.

— Эта сучка пыталась отравить меня. Я застала ее на месте преступления.

— Она созналась?

— Да.

— Она указала на Целия?

— Разумеется. Ты сам услышишь завтра ее показания, их огласят перед моим выступлением.

— Показания, исторгнутые под пыткой.

— У тебя сегодня какой-то нездоровый интерес к пыткам, Гордиан. Неужели тебе не хватило пытки слушать эту ужасную поэму Катулла? Правду сказать, когда он сообщил мне, что у него есть стихотворение, идеально подходящее для праздника Великой Матери… — Она пожала плечами, потом оживилась: — Но, надеюсь, мне не придется прибегать к пытке, чтобы убедить тебя завтра выступить на суде?

— Меня?

— Ну разумеется. А кого еще, как ты думаешь, имел в виду Геренний, когда говорил о человеке, которого Цицерон назвал «самым честным во всем Риме»? Тебе нужно лишь сказать, что ты сам наблюдал в Сенийских банях, а также вчера в моем доме, когда меня пытались отравить.

— А что, если я откажусь это делать?

Она посмотрела удивленно,

— Никто тебя не неволит. Но я думала, ты хочешь, чтобы Целий понес наказание.

— Я хочу узнать, кто убил Диона.

— Это одно и то же, Гордиан. Любому жителю Рима это известно, так почему ты сомневаешься? Ах да, я и забыла, ты же человек, которому нужны доказательства. Тогда тебе следовало бы предъявить суду тех рабов Лукцея, которые участвовали в попытке отравления. Ты говорил, что собираешься разыскать и купить их для меня. Тебе что-нибудь удалось?

— Нет.

— Очень плохо. Они могли бы стать важными свидетелями. Я послала тебе серебро, чтобы ты купил их, верно?

— Я верну тебе серебро.

— Суд еще не окончен. Спешить некуда.

— Я должен ждать, пока мой сын Экон не вернется в Рим…

— Забудь о серебре, Гордиан. Не стоит возвращать его. Ты меня понял?

— Не совсем.

— Считай, что это часть твоей платы… Теперь, разумеется, ты выступишь завтра на суде. Ты должен ато сделать.

— Должен?

— Если тебя сколько-нибудь занимает вопрос справедливости. Если ты хочешь, чтобы тень Диона нашла покой.

— Если бы мне было ясно, как умер Дион.

Она вздохнула, выведенная из терпения:

— Асиций и Целий ворвались в дом Копония и закололи беднягу.

Я не слушал ее, считая в голове дни.

— Есть еще шанс, что Экон вернется сегодня вечером или завтра…

— Хорошо. Если он вернется и привезет новости об