Вокруг трона Ивана Грозного - Геннадий Ананьев

— В нём постоим на якоре, — сообщил вож. — Оглядимся. Пощупаем перекат. Пустит ли насады?

Караван как шёл гуськом, так и встал, подчиняясь поднятому на учане стояночному сигналу, а с учана спустили лодку, на носу которой встал самолично вож с глубокомером в руке.

Прошла самую малость лодка и повернула обратно.

— Будем прудить.

И тут началось самое главное, самое интересное и для Бельского, но более для англичанина. Поначалу Горсей не понял, что речники собираются предпринять, чтобы одолеть мелкое место на реке, он даже пожимал плечами и хмыкал, видя, как матросы грузят длинную парусину на несколько лодок, установившихся гуськом, а потом, угребают с ней вниз по воде. Ещё на двух лодках увезли туда же канатные бухты. Горсей даже спросил с ухмылкой:

— Не собрались ли перегораживать реку?

— Иль негоже?

У Горсея глаза на лоб полезли, когда сразу же за последним насадом одни матросы начали нанизывать на канаты парусиновую полость, которая имела кольца и по верху, и по низу, другие — собирать камни поершистей и поувесистей, а пара молодцов принялась забивать длинный железный клин у самого берега, а забив его, переправилась на другой берег и вбила такой же клин и там.

Когда парусиновая полость была таким образом нанизана, конец нижнего каната закрепили на клине, верхний же, более длинный, завели за столетний дуб, вольно раскинувшийся саженях в двадцати от берега. Две лодки, захватив концы канатов, потянули полость на противоположный берег, остальные матросы ловко крепили на нижний канат камни-грузила. С каждой саженью ход лодок становился всё трудней, но всё же они догребли до противоположного берега.

Теперь — проще. Натянув посильно нижний канат, закрепили его за железный клин, верхний же завели за стволы нескольких сосен из опаски, что одна сосна, даже матерая, не сдюжит напора воды, ибо корни сосны неглубоки, их может выворотить.

Заключительное действие — натяжение верхнего каната, чтобы поднять парусину как можно выше, образовав из неё запруду. По дюжине матросов расположились с каждого конца, и руководит ими звонкоголосый:

— Раз, два — взяли! Ещё раз — взяли!

С трудом, но всё же натянули — вода в один миг начала убывать. Хорошо, что затон глубок. Вож внимателен. Вот, наконец, даёт знак: действуй как я, а своим гребцам велит зычно:

— Навались.

Отпустили в это время полость парусиновую, и вода крутой волной подхватила учан, но тут же успокоилась, сбитая встречным течением, затем встала бездвижно как в озере. По этой озёрной глади и проскочили насады перекат.

— Слава Богу, — перекрестился вож. — Ещё пару перекатов и — у причалов в Вологде.

Там их ждала выстоявшаяся баня, вечерняя трапеза и утренняя поездка в рукотворный затон, на берегу которого стояли верфи, на них по царскому указу строилась большая морская флотилия боевых кораблей.

К верфям поехали так: Горсей — в коляске, запряжённой шестёркой цугом; Бельский, наместник и воевода со стремянными и слугами — верхами. Дорога торная, ухоженная. Вроде бы в тайне строились корабли, но вся Вологда знала о них, и горожане любили в праздничные дни посещать целыми семействами верфи. Кто пеше, кто в колясках, кто верхом. Получалось вроде гуляния на берегу затона. Бывало и такое, что с толпой праздных зевак смешивались иностранные лазутчики, приезжающие в Вологду под видом купцов. Об этом доносили Грозному, но он в ответ только усмехался.

Вот и верфи. Пять кораблей на стапелях и более трёх десятков покоятся на воде. Красавцы. Двух- и трёхмачтовые. И что особенно бросалось в глаза, каждый корабль отличался от остальных. И не только потому, что на них не было обычных для русских кораблей носов, схожих с лебединой грудью, а сами они под стать гордому лебедю. Здесь, в этих кораблях, всё иначе: если на носу львиная голова, искусно вырезанная да ещё позолоченная, то и сам корабль похож на изготовившегося к прыжку льва.

Драконы, единороги, слоны, орлы, тигры — каких только раззолоченных и посеребрённых голов не было у кораблей, дремавших бездвижно на сонной воде затона, и каждый корпус под стать голове — должны бы, по замыслу заказчика, пугать хищным видом, на самом же деле привораживали взгляд изяществом форм и мастерством исполнения.

Гостей встретили главные артельщики, прежде отобранные Богданом Бельским. Работа на верфях продолжалась: пилили, строгали, крепя доски друг к дружке не гвоздями, а деревянными клепами. Артельщики с достоинством приветствовали вельможу зарубежного и своих высоких чинов, не переломились в унизительном поклоне до земли, лишь почтительно склонили головы, высоко держали свою честь, гордились содеянным и справедливо ожидали уважительности от гостей, которым, по их мнению, не может не понравиться великое мастерство исполнителей царского заказа.

— Знатная работа! — вдохновенно заговорил Богдан Бельский. — Поведаю об увиденном царю-батюшке! Предвижу милость его!

— Благодарствуем, — ответил за всех самый, пожалуй, молодой артельный голова, разбитной малый, с острым взглядом голубых глаз. — Мы и так не обижены его милостью, и рады трудиться в угоду ему и на пользу Руси-матушки.

И вот тут плеснул очередную ложку дёгтя Джером Горсей:

— Я в своё время оставил царю вашему макет корабля, какие строят на моей родине в Англии, владычице морей. Я подал самый подробный чертёж корабля, где указал самые точные размеры, но, как я вижу, вы делаете всё на свой лад. Смогут ли ходить вот эти, вроде бы красивые суда, по морям? Сомневаюсь.

— Глядели мы и на чертёж твой, гость уважаемый, и на макет по чертежу сделанный, — ответил вновь за всех голубоглазый артельный голова, — и вот наше мнение: на макет можно глядеть в праздное время, а чертежом твоим, дорогой иноземец, только задницу подтереть.

Горсей от грубости этой начал задыхаться в гневе, а Бельский к артельному голове со строгостью:

— Как звать тебя?!

— Ивашкой кличут. Пока.

— Так вот что, Ивашка, говори, да не заговаривайся! Перед тобой посланец королевы английской, да и гость царя нашего, а ты как с роднёй своей!

— А что я такого сказал? — с искренним недоумением пожав плечами, простодушно ответил Ивашка. — Правду я сказал. И чего на неё обижаться аж до гнева?

— Думай, что говоришь! — продолжал строжиться оружничий. — Попадёшь, гляди, под опалу царскую по слову посла!

— И-и-и, боярин, кто же за правду опалит? И ещё скажу: мы — мастеровые. На нас вся Россия держится. Начни нас на колы сажать, как бояр крамольных и своенравных, кто созидать станет? А ты, боярин, прежде чем стращать меня, разберись, послушав моё слово. Русские что дом, что терем строят по всемеру. От длины всё идёт. И ширина, и высота. Если выдержан всемер, то глазу утешно, не боязно тогда, что покоситься может. А для кораблей ещё нужна устойчивость на крутой волне и при покосном ветре. Тут иной всемер. Но и он по длине. Англичане и голландцы красивы, слов нет, но даже в ласковых морях при добром ветре нередко киль задирают. Для наших морей такие корабли вовсе не годны. Если только на гибель людей слать? Вот мы по своему всемеру и ладим корабли, чтоб, значит, ходкость добрую имели, и на крутой волне устойчивыми были. Скажу одно: придёт время, по нашему всемеру все суда будут строить. Слижут у нас. Да пусть их, мы не жадные. Для людей же всё. Немцы ли они, испанцы ли, — всё одно люди.