Ярость - Карин Слотер

— Алиша сбежала с этим мальчиком?

— Нет, — ответила Мириам. — Она сбежала с тридцатидевятилетним мужчиной по имени Маркус Кейт. Он был одним из консультантов в программе ее лечения. Позже мы выяснили, что он уже сидел за растление несовершеннолетних. — Она грустно усмехнулась. — Это все равно, что установить во всех тюрьмах Америки вращающиеся двери со свободным входом-выходом.

Уилл осторожно спросил:

— В своем письме она, похоже, в чем-то упрекает вас.

Мириам с трудом улыбнулась.

— Когда Алише было одиннадцать, я оставила семью. Из-за другого мужчины. Но наши отношения скорее напоминали отношения матери и ребенка… — Она подняла письмо. — Грехи родителей, как выразилась моя дочь.

— Потом вы вернулись.

— Мы с Тобиасом помирились, но отношения еще долго оставались натянутыми. Нам было не до Алиши, она отошла на второй план и в этот момент связалась с тем мальчиком с нашей улицы. — Она подняла руку и нащупала висевший на шее маленький крестик на золотой цепочке.

Уилл полез в карман и вынул крестик, обнаруженный в письме.

— Еще мы нашли вот это.

Мириам посмотрела на крест, но не взяла его.

— У всех моих детей такие.

Уилл решил не говорить ей, что Алиша отослала его назад. Письмо и так было достаточно тяжелым. И все же он должен был спросить:

— Этот крестик имеет какое-то особое значение?

— Тобиас купил крестики, когда я вернулась домой. Мы собрались за столом, и он раздал их всем. Крестик символизирует наше единство, нашу веру в то, что мы снова можем быть семьей.

Уилл вложил крестик в руку Мириам и сжал ее пальцы.

— Я уверен, она хотела бы, чтобы это было у вас.

Он снова шел через холл — мимо предметов искусства, мимо фотографий, мимо всего того, что Мириам и Тобиас собирали много лет, чтобы создать в этом особняке настоящий семейный очаг. У входной двери стоял высокий стол, и Уилл остановился, чтобы положить на него свою визитную карточку, когда услышал из соседней комнаты голос, приглушенный расстоянием и горем. Очевидно, Мириам Монро говорила по телефону.

— Это мама, — сказала она одному из своих многочисленных детей. — Ты мне нужен.

9:16 вечера

К окончанию смены Энджи смертельно устала. В результате ее напряженного труда за решеткой оказались пара разъезжающих торговцев сжиженным газом, водитель грузовика и безработный отец троих детей. Все они в настоящий момент ломали голову над тем, как будут объяснять женам, что были задержаны за приставание к проституткам на улице.

Энджи понимала: при существующем порядке вещей то, что она делает, — занятие бессмысленное. Клиенты постоянно возвращались, девушки постоянно выходили на улицу. Никто не был заинтересован в том, чтобы добраться до корня проблемы. Последние шесть лет она занималась тем, что пыталась понять этих женщин. У всех в прошлом были примерно одинаковые истории сексуального надругательства и пренебрежительного отношения, все они от чего-то убегали. Не нужно быть выпускником экономфака Гарвардского университета, чтобы понять, что намного дешевле потратить деньги на помощь в защите их прав, пока они дети, чем садить их в тюрьму, когда они вырастут. Впрочем, таков пресловутый Американский путь. Потратить миллион долларов на то, чтобы помочь ребенку, упавшему в канализационный колодец, но только, боже упаси, не сотню баксов на то, чтобы закрыть этот колодец надежной крышкой, чтобы ни один ребенок в принципе не мог туда провалиться.

Жасмин Эллисон, вероятно, была одной из тех потерянных детей, которые никогда не будут найдены. Закончит она где-нибудь на улице, где у нее будет новое имя, новый статус и новые пагубные привычки, которые сутенер может использовать, чтобы контролировать ее. По тому, как Уилл говорил по телефону об этой девочке, Энджи понимала, что он обеспокоен. И у него были на то веские причины, учитывая, что Жасмин заплатили за телефонный звонок в полицию ночью, когда была убита Алиша. Энджи знала, что мог быть и миллион других мелочей, которые в итоге выгнали девочку из дому, но все же позвонила паре знакомых парней из городского управления и попросила присмотреть за этим делом.

Энджи посмотрела в свои записи, нацарапанные на листке, который она вырвала из телефонной книги. Кен Возняк жил в доме престарелых на Лоуренсвиль-хайвей. Дежурная нянечка, диктовавшая ей адрес, с энтузиазмом восприняла новость, что к этому человеку едет посетитель. Энджи до этого видела Кена всего несколько раз. Она вообще не была уверена, что он ее узнает.

Время посещений заканчивалось в десять. Судя по пустой парковке, Кен был не единственным здесь, к кому мало кто приезжал. В фойе с неизменно присутствующими в таких местах белой кафельной плиткой и люминесцентными лампами было пустынно, но чисто. На столике в небольшой комнате ожидания стояли искусственные цветы. Когда Энджи направилась к стойке приемной, громко булькнул аппарат с питьевой водой.

За стойкой, откинувшись на спинку стула, сидел мужчина. Он окинул Энджи с ног до головы понимающим взглядом, и его ухмылка говорила, что он точно знает, кто она такая и сколько может стоить. Он сцепил пальцы на затылке, рубашка на нем распахнулась, и стало видно жирное волосатое брюхо.

Похотливо облизнув губы, он спросил:

— Сколько?

Энджи сунула руку в сумочку и вытащила свой полицейский жетон.

Мужчина в буквальном смысле свалился со стула. С трудом поднявшись, он промямлил:

— Да я просто…

— Я приехала увидеться с Кеном Возняком.

— О господи… — Он пытался поставить свой стул прямо, голос его дрожал. — Мне очень нужна эта работа.

Энджи подумала, что, может быть, она нужна ему для того, чтобы потихоньку трахать старушек, пока они спят в своих постелях.

— Прими таблетку успокоительного, Клетус, я здесь не для того, чтобы выкинуть тебя за двери.

— Я просто…

— Возняк, — повторила она. — Где он?

Дрожащими пальцами мужчина набрал что-то на клавиатуре.

— По коридору налево. Палата три-десять. Господи, леди, простите меня, пожалуйста! Я никогда раньше такого не делал.

— Ну да, конечно. Я тоже.

Энджи шла по коридору, звонко стуча каблуками. Перед глазами все еще был взгляд этого болвана из приемной, который похотливо смотрел на нее. Такое знакомое выражение: словно она всего лишь дырка, в которую он собирается потыкать.

— Алло? — позвала она, постучав в дверь, и сквозь рев телевизора расслышала довольное ворчание, которое расценила как приглашение войти.

— Эхн, — сказал Кен, увидев ее, и рот его скривился на одну сторону, когда он попытался улыбнуться.

Оказавшись в инвалидной коляске, он уже потерял около тридцати килограммов веса, и она подумала о том, как он умудряется просыпаться каждое утро, зная, что впереди его ожидает только такая жизнь.