Эра зла - Татьяна Устименко

— …шанса начать все сначала! — закончила за него я, поднимая глаза.

— В такое-то нелегкое время! — печально вздохнул он.

— Да, — согласно кивнула я. — Время нынче и правда суровое. Я бы назвала его Эрой зла! Но разве ветер перемен не приходит к нам чаще всего в виде урагана?

— Ты права! — ответил Тристан.

Наши взгляды встретились, а затем мы сильно прижались друг к другу, сливаясь в долгом и страстном поцелуе.

— Видишь? — спросил Тристан, оторвавшись от моих губ и указывая пальцем куда-то вверх.

— Нет. — Я непонимающе пожала плечами. — Ничего особенного там нет — небо как небо.

— Не просто небо, — с горечью пояснил он, — это восток, и на нем созревает наша будущая смерть. Мы покинули Рим в разгар дня и безболезненно пропустили закат, защищенные тонированными стеклами вертолета. Но сейчас мы находимся на открытой местности и поэтому не имеем возможности укрыться в каком-нибудь убежище. Через час начнется восход, солнце появится над линией горизонта, и первые же его лучи в угли испепелят нашу плоть. Мы умрем…

Я содрогнулась от ужаса, ибо никогда не задумывалась о подобной мрачной перспективе.

Между тем небо над нашими головами ничем не предвещало скорой беды. Оно оставалось непроглядно темным, затянувшись плотной облачностью. Черно-фиолетовые, в сизых прожилках тучи ритмично озарялись бледными всполохами молний, словно пульсировали. Ни дать ни взять человеческое сердце. Раскат грома, оглушительный, как глас Бога, на несколько секунд прервал мои размышления. Какое редкое явление — зимняя гроза! Не знак ли это, не высшая ли мера наказания за наши грехи? Но что такое запретное, не укладывающееся в рамки общепринятых норм, мы совершили? А возможно, мы еще только готовимся это совершить? Я снова посмотрела на небо, и в мою голову пришла мысль о том, что наша мораль, эта черная, тяжелая, инертная масса, есть одно из самых страшных порождений человечества, ибо единственная ее цель — карать. Но за что карать меня, в чем я провинилась?

— Неужели мы не можем ничего придумать, не сумеем изобрести нечто действенное для своего спасения? — растерянно предположила я.

Тристан с сожалением покачал головой и произнес как-то на редкость буднично, будто мы говорили о чем-то весьма незначительном:

— Вряд ли. Ну если только нас спасет какое-нибудь чудо. Мы находимся среди бескрайних, засыпанных снегом полей, и от ближайшего жилья нас отделяют десятки километров. Мы обречены. А из всех стригоев успешно противостоять солнечным лучам способна лишь одна Андреа, защищенная милостью и магией Темного Отца…

— Если у нас нет другого выбора, то мы умрем достойно, не выказывая трусости и не унижаясь перед лицом смерти! — решительно заявила я. — Жаль, конечно, что мы не успели осознать своего жизненного предназначения и не реализовали свои замыслы, но мы хотя бы не увидим этого нового страшного мира, в котором останутся лишь жестокость и жажда крови, не станем соучастниками грядущего злого времени.

— Не ожидал от тебя такого героизма! — восторженно воскликнул Тристан, снова обнимая меня и привлекая к себе на грудь. — Санта, ну почему я встретил тебя так поздно? Как жаль, что лишь перед самой смертью я наконец-то обрел ту девушку, о которой мечтал всю свою жизнь!

«Она его за муки полюбила, а он ее — за состраданье к ним», — вдохновенно процитировала я.

— Шекспир, «Отелло, венецианский мавр», — узнал он и довольно рассмеялся. — А ведь все совпадает. Ты сейчас вспомнила строчку из этой пьесы, идеально подходящую под нашу ситуацию. Вымысел стал реальностью!

— Полагаешь, нас и в дальнейшем ждет участь шекспировских героев? — вдруг спросила я, осененная какой-то смутной догадкой, а вернее, предчувствием. — Меня — смерть, а тебя — тоска и воспоминания?

— Возможно, — печально откликнулся он. — Но не сразу. У нас осталось еще немного времени, так давай посвятим его тому волшебному чувству, которое хоть и запоздало, но все же поселилось в наших сердцах!

— Да, — я пылко прижалась к нему всем телом, — да, я ведь тоже не хочу умирать, не познав твоей любви!..

История жизни каждого человека, запечатленная в базе данных его памяти, располагается отнюдь не в хронологическом порядке и откладывается там даже не по степени событийной насыщенности пережитых лет. С возрастом мы начинаем понимать, что самые яркие впечатления — это своего рода открытия, кардинально меняющие наше мировоззрение и формирующие духовный облик каждого из нас. Именно их ты будешь помнить до конца своих дней. И поэтому для Тристана, сколько бы еще часов, минут или секунд не отпустила ему жестокая судьба, таковым открытием стали события сегодняшней ночи, полностью перевернувшие его душу…

Санта положила на глаза Тристана свои маленькие ладони, наэлектризованные первозданным женским колдовством, и весь окружающий мир сразу же сузился для него до пределов ее нежных пальчиков, стройного податливого тела и призывно приоткрытых губ. В ее запахе чувствовались ароматы цветочного меда и горячего парного молока. Ее руки скользили по груди мужчины, они искали его сердце, чтобы на языке жестов и прикосновений, который куда древнее речи, признаться: «Я тебя хочу!» И, уже почти утонув в водовороте захватившей их страсти, Тристан все пытался понять, что же такое с ним происходит? В его никчемной жизни, в этом океане мутной холодной воды, долгие годы захлестывавшем никем не понимаемую, обездоленную душу философа-анахорета, вдруг показался маленький белый парус любви и надежды, безмерно удивляющий своей белизной, да и вообще самим фактом своего существования. Малюсенькая яхта ее нежности шла прямиком к острову его одиночества, и Тристан вдруг совершил открытие: его хотят спасти. О, он никогда не имел привычки врать самому себе и поэтому честно признавал: у него были женщины и до Санты — красивые, сексуальные, гордые и своенравные, но ни с одной из них он не испытывал такого всепоглощающего чувства умиротворения. Возможно, потому что они не нуждались в его защите?

Глаза Санты, невероятные и нереальные, напоминали ему срез спелого плода киви — салатовая роговица с частыми вкраплениями крохотных багровых зернышек-капель. Тристан медленно склонился к ее губам, опуская свои ладони с плеч девушки на ее бедра, а губы Санты налились сладким гранатовым соком, отзывчиво потянувшись к нему навстречу. Сегодня она стала для него сразу всеми женщинами планеты, а вся Вселенная казалась созданной лишь для того, чтобы ее эфемерная сущность, за тысячелетия вобравшая в себя истинную суть и смысл женской природы, проявилась наконец в конкретном живом существе. В этой удивительной девушке! При этом Санта далеко не была эталоном той безупречной красоты, которую воспевают в стихах поэты или запечатлевают на своих картинах великие живописцы. Да, она обладала стройностью и изяществом, но в ее осанке, походке, даже в повороте головы, когда взмах пушистых ресниц порывисто догоняет само движение, крылось что-то дикое и трогательное одновременно. При всей притягательности формы юного женского тела и флюидах сексуальности в ней еще оставалась угловатая непосредственность ребенка и даже капля подростковой скованности. Казалось, она не взрослела, как это происходит у обычного человека, но вбирала в себя все возраста сразу и формировала из них нечто свое, новое и странное. И то, что получалось, волновало и будоражило, будто энергия жесткого гамма-излучения. Ее очарование беспрепятственно проникало сквозь броню его здравого смысла, ранило прямо в сердце и будило в Тристане древнюю силу притяжения к женщине. Сама мысль о том, чтобы завлечь Санту в постель только ради банального секса, показалась ему грязной и до безобразия пошлой. Санта стала для него той женщиной, которой нужно предлагать всю свою жизнь, весь мир и всю Галактику в придачу, ибо в ней воплотилась сама любовь!