Камень и боль - Карел Шульц

Но Лоренцо не отступил, взял факел и спустился с солдатами в подземелье, чтоб посмотреть мерзавцев прямо на месте, готовый сойти по лесенке хоть на болотистое дно in pace, лишь бы отыскать для своего Иуды такую физиономию, как нашел на миланских распутьях божественный маэстро Леонардо.

Старик в багреце обратился к капитану стражи с вопросом:

— Есть здесь что нового?

— Нет ничего, — доложил тот, почтительно вытянувшись, но с расстегнутой рубахой.

Гвидо дель Бене никогда не стыдился своих рубцов, охотно показывал их друзьям, а еще охотней женщинам, — и зачем же скрывать их перед членом Консилио деи Седичи, который только мигнет, и тебе сразу повысят жалованье.

— Ничего нового, — повторил он, — кроме того, что несколько малых сидят у меня сейчас под особой охраной, оттого что задержаны только нынче утром и еще не допрошены.

Альдовранди охотно сел бы, но не пристало такому высокому лицу, как член Консилио деи Седичи, сидеть на солдатской скамье. А Коста вернется из подземелья, видно, нескоро…

— За что арестованы?

— Прошли ворота, не отметившись, задержаны в городе, не имея красной печати на пальце.

Альдовранди махнул рукой.

— Пустяки!

Болонья опасалась за себя не только по ночам, но и в дневное время. И Бентивольо распорядились, что каждый иностранец, желающий войти в город, должен объявить караулу в воротах, кто он такой и с какой целью прибыл. В подтверждение того, что он отметился, ему ставили на большой палец правой руки красную печать. Не подчинившийся этому и пробравшийся в город, не отмечаясь, подвергался штрафу в десять дукатов, а у кого таких денег не было, того сажали в подземелье и держали там до тех пор, пока кто-нибудь не сжалится и за него не заплатит. Но кто теперь захочет пожертвовать десятью золотыми дукатами ради иностранца? Написать родным в далекий город? Но какой гонец в нынешнее военное время пустится в путь, чтобы доставить узнику золото? Так что о ввергнутых во тьму, о людях без роду и племени думать было некому. А синьоры Бентивольо наполняли свои денежные ларцы дукатами, получаемыми от тех, кто их имел, и одновременно ограждали город от переполнения беглецами, могущими вызвать голод и мор. Каждый день задерживали людей, не имеющих печати на пальцах, прибывших не по торговым делам и не к родственникам, а бежавших от ужасов войны, — и здесь их ждали тюрьма и смерть.

Так что высокородный мессер Альдовранди только рукой махнул. Но капитану этот жест пришелся не по вкусу. Ему почудилось в нем полное пренебреженье к его обнаженным рубцам. Человек, служивший кондотьеру Коррадо Бени, по прозванию Шпиг, кондотьеру Чалдере сиенскому и синьорам Скалигерам в Вероне, не любил презрительных мановений руки со стороны знатных господ. Роль его здесь далеко не ничтожная, и он мог бы привести немало случаев, когда начальник тюремной стражи оказывался хитрее всей Синьории. Разгладив себе усы таким же безразличным жестом, каким был жест Альдовранди, он промолвил:

— Это не простые бродяги. Они говорят, что пришли из Венеции.

Альдовранди пожал плечами. Из Венеции, из Рима — не все ли равно, каждый теперь идет к гибели сужденной ему дорогой… Капитан дель Бене пожал плечами еще равнодушней, чем член Совета.

— Похоже на то, что это fratres pacifici, — сказал он усталым голосом.

Холеная старческая рука Альдовранди мелькнула в воздухе, будто отогнав назойливую муху. Что это Коста так долго не идет? Он там в подземелье словно замечтался о давнем прошлом, а не ищет Иудиной физиономии. И его теперешнее состояние ему нужно переболеть иначе, совершенно иначе, Костов стиль стал вдруг мягче, гармоничней, совершенней… Но Коста этого не чувствует, изнуряет себя сомнениями, терзается безнадежностью, ну да, — старик кивнул головой, — муки творчества…

— Говорят, что из Венеции. — рассеянно промолвил капитан. — Признались без пытки. А теперь, там, в соседнем помещении…

Он махнул рукой в ту сторону. Ах, ведь там судейское кресло, на котором можно посидеть, откинуться, отдохнуть, пока Коста не найдет своего Иуду!

— Из Венеции, ты сказал? — переспросил Альдовранди, словно недослышав.

— Из Венеции, — повторил капитан Гвидо дель Бене, мужественно набрав воздуху в легкие.

— Хорошо, я пойду допрошу их, — сказал Альдовранди.

Тут у капитана возникло страстное желание, чтоб они оказались на самом деле fratres pacifici, потому что он их славно обобрал, объявив, что этого требуют тюремные правила… Альдовранди вошел к ним.

Двое, сидя на нарах, спали, сломленные страшной усталостью, но третий, самый младший, беспокойно ходил взад и вперед по камере, словно охраняя сон спутников и в то же время обдумывая план совместного побега. Услыхав скрежет засова, юноша быстро повернулся и весь сжался, готовый к прыжку. Но при виде величественного старца в пурпуре, опирающегося на длинную черную трость, склонился в глубоком поклоне, дожидаясь, когда тот сядет. Потом повернулся к своим товарищам.

— Не буди их, — приказал Альдовранди и сел в судейское кресло.

Только тут он почувствовал, до чего устал. Нынешнее совещание в Совете было исключительно напряженное, и ему, следуя совету врача, давно пора спокойно лежать в постели, а вместо этого он сидит здесь, допрашивает арестованного, до которого ему нет никакого дела, — заурядный случай не отмеченного вхождения в город, дело, в котором должен разобраться обыкновенный судья… А у него найдутся заботы поважней, ему не до бродяг; так почему же он здесь? Да потому, что Лоренцо Коста до сих пор расхаживает где-то там, в подземелье, ищет лицо для картины, которая никогда не будет написана… И старик устремил из-под густых белых бровей своих суровый, злой взгляд на юношу из Венеции, стоящего перед ним, учтиво склонившись в ожидании.

— Ты пришел в Болонью… — начал Альдовранди с раздражением.

— Я не собираюсь здесь задерживаться, — ответил юноша. — Только на ночь. У моих друзей не было денег для уплаты сбора, только у меня одного. Но я не хотел их оставлять!

Альдовранди пренебрежительно махнул рукой.

— Но у тебя золотой перстень и цепь…

— Этого я не отдам! — воскликнул юноша.

— Воспоминания? — язвительно улыбнулся Альдовранди.

— Да, — кивнул юноша. — Но несчастливые…

— Так почему же не расстаться с воспоминаниями, если они несчастливые? — холодно возразил старик. — Женские подарки?

— Да.

Старик поглядел на него с любопытством и промолвил:

— Верю, что воспоминания — несчастные: у тебя лицо мордобойца.

Юноша густо покраснел.

— Ты знаешь, что тебя ждет? — спросил Альдовранди, рассеянно поправив складки своего длинного сборчатого плаща.

— У меня много кое-чего впереди, — ответил юноша и склонил голову. Большие дела, работа…

Старик взглянул на него удивленно и со спокойным презреньем подумал: хвастается, такой же враль и болтун, как все венецианцы. Потом спросил: