Александр. Божественное пламя - Мэри Рено

— Ты разорил наши земли, — сказал Александр, — угнал скот, разграбил наши города, захватил наших женщин. Чего, по-твоему, ты заслуживаешь?

Косс знал македонский достаточно, чтобы понять его. Он не нуждался в помощи стоявшего рядом толмача. Долгим взглядом окинув лицо юноши, он ответил:

— Что мне следует, про то не будем спорить. Поступай со мной, сын Филиппа, так, как считаешь нужным ты.

Александр кивнул.

— Развяжите его и верните меч.

Косс потерял в битве двух из своих двенадцати сыновей; еще пятеро были пленены. Троих Александр освободил без выкупа, двух оставил в заложниках.

Он пришел укрепить границу, а не развязывать новую войну. Хотя и проникнув в глубь Иллирии, он не сделал попытки присоединить к Македонии земли за озером Лихнид, где Филипп давным-давно одержал свои победы и где пределы его страны охраняли боги границ. Один поход — одно дело.

Это была первая настоящая кампания Александра. Предоставленный самому себе, он пришел в незнакомую страну и справился со всем, что там обнаружил; люди сочли это величайшей победой. Он один знал тайну: настоящая война впереди. Оставшись наедине с Гефестионом, он сказал:

— Постыдно было бы мстить Коссу.

Прозрачные воды озера Лихнид успокоились; муть сражения улеглась, щуки и угри дочиста обглодали трупы погибших. Смятые лилии заснули, чтобы с новой силой зазеленеть на будущий год, белый цвет акаций под порывами свежего ветра упал, как снег, скрывая кровь. Вдовы оделись в траур, искалеченные солдаты, неуклюже двигаясь, вернулись к своим прежним ремеслам, сироты узнали голод, который никогда не испытывали прежде. Люди приняли свою судьбу, как принимали падеж скота или град, побивший оливковые рощи. Все, даже вдовы и сироты, принесли благодарственные жертвы в святилищах богов; иллирийцы, знаменитые разбойники и работорговцы, могли и победить. Их боги, милостиво принявшие жертвы, сокрыли от них одно: они были средством, а не целью. В горе скорее, чем в радости, человек хочет верить, что вселенная вращается вокруг него.

Несколькими неделями спустя царь Филипп вернулся из Фракии. После того как афинские корабли стали угрожать побережью, морское путешествие, наиболее удобное для больного, стало невозможно. Большую часть пути Филипп проделал на носилках, но перед самой Пеллой сел в седло, чтобы показать, что может это сделать. Пришлось помочь ему спешиться; Александр, видя, что каждый шаг все еще причиняет отцу боль, подошел, чтобы тот оперся о его плечо. Они шли рядом, под приглушенный рокот одобрения: слабый, сгорбившийся мужчина, постаревший на десять лет и потерявший былую мощь, и сияющий юноша, несущий победу, как олень — весенний бархат своих рогов.

Олимпиада торжествовала, стоя у окна. Ее радость угасла, когда сразу же, как только царь лег, Александр зашел в его комнату и оставался там в течение двух часов.

Через несколько дней царю удалось спуститься к ужину в зал. Помогая ему сесть в ложе, Александр заметил, что одежда отца пропиталась запахом гноя. Привередливый в чистоте, он напомнил себе, что это запах почетной раны, и, видя, что глаза всех собравшихся следили, как неловко Филипп ковыляет по залу, сказал:

— Не обращай внимания, отец, каждый шаг, который ты делаешь, — свидетельство твоей доблести.

Все общество было приятно поражено. Прошло пять лет с того вечера, когда Александр принес на ужин кифару; многие еще помнили об этом.

Дома, при хорошем уходе, Филипп быстро поправлялся. Но хромать он стал еще сильнее; та же нога была повреждена снова, на этот раз — в подколенном сухожилии. Во Фракии рана загноилась, много дней царь лежал в лихорадке, между жизнью и смертью; когда больная плоть отслоилась, сказал Парменион, в ноге осталась дыра, в которую входил кулак. Пройдут дни и дни, прежде чем Филипп сумеет сесть на лошадь без посторонней помощи, если вообще сумеет; но в седле он держался прямо, с выучкой бывалого наездника. Через несколько недель царь устроил армии смотр и похвалил замеченную им хорошую дисциплину. Про себя он подумал, что в войсках уйма нововведений. Некоторые из них можно бы и оставить.

В Афинах, в знак формального объявления войны, разбили мраморную доску, подтверждавшую мирный договор с Македонией. Демосфен убедил практически всех граждан, что Филипп — варвар, опьяненный стремлением к власти, — смотрит на город как на источник поживы и рабов. То, что пять лет назад Афины были легкой добычей, но Филипп этим не воспользовался, являлось заслугой чьей угодно, только не царя. Позднее он предложил Афинам, уже как союзник, принять участие в Фокейской войне, но Демосфен удержал их, заявив, что Филипп возьмет афинское войско в заложники; он не мог позволить такому количеству людей увидеть происходящее собственными глазами: вернувшись домой, они стали бы вносить смуту в умы сограждан. Фокион, полководец, сделавший все возможное в войне с Македонией, подтвердил, что предложения Филиппа искренни, и с трудом избежал обвинения в государственной измене. Его спасла только репутация: общеизвестная неподкупность, благодаря которой Фокиона сравнивали с Аристидом Справедливым.

Для Демосфена это являлось постоянным источником досады. Он не сомневался, что золото, присланное ему персами, он тратит в интересах города; но кое-что прилипало к его рукам, он никому не был подотчетен, а траты посредника, несомненно, предусматривались. Персидское золото освободило его от ежедневной рутины, его время было целиком отдано общественным занятиям; какая цель могла быть благороднее? Но он вынужден был остерегаться Фокиона.

В Великой войне со Спартой афиняне сражались за славу и господство; они вышли из нее, разгромленные в прах, обобранные до нитки. Они сражались за свободу и демократию, а подпали под власть тирании, наиболее свирепой из всех, сохранившихся в памяти их истории. Все еще были живы старики, выдержавшие голодную осаду зимой, люди среднего поколения слышали об этом из первых уст, главным образом от тех, кто тогда разорился. Афиняне утратили веру в войны. Заставить их сражаться сейчас можно только одним способом: пригрозив гибелью. Шаг за шагом Демосфен привел их к мысли, что Филипп собирается уничтожить город. Разве он не разрушил Олинф? И наконец, афиняне отказались от общественных пособий, чтобы потратить деньги на флот; налог на богатых был поднят и платился не по старым равным ставкам, а соответственно ценности имущества.

Благодаря своему флоту Афины оказывались в большей безопасности, чем Фивы. Немногие понимали, как ошибается Демосфен, который за решенное считал, что количество определяет все. Морское могущество спасло и Перинф, и Византий, и хлебный путь Геллеспонта. Если Филипп двинется на юг, ему придется идти сушей. Демосфен был сейчас самым могущественным человеком в Афинах, символом их спасения. Союз с Фивами был в его власти, и он предал забвению былую вражду.

Фивы колебались. Филипп признал их власть над прилегающими землями Беотии, предметом векового спора, тогда как афиняне, заявив, что это противоречит демократии, стремились ослабить соперника, дав беотийцам самоуправление. Но Фивы контролировали дороги в Аттику, в этом заключалась их ценность для Филиппа; все их могущество, следствие сделки с царем, развеется, если тот заключит отдельный договор с Афинами.