Последний довод побежденных - Сергей Лапшин

Некоторое время мы ехали по асфальту, и я развлекался созерцанием стриженных на один манер кустов, отступающей немного далее от них лесополосы. За стволами и ветвями легких прозрачных осин и берез я мог разглядеть и поля, зеленые, засеянные, и разбросанные тут и там хозяйственные строения, домики.

Возможно, отпечаток на мое восприятие накладывало то, что я точно уже знал, на чьей территории нахожусь. И, скорее всего, именно поэтому мне все эти домишки, четко огороженные поля и луга казались расчерченными по линейке прилежным и аккуратным учеником.

Я, естественно, старался смотреть фактам в лицо. Выбор у меня был небогат — либо полагать, что я совершенно сошел с ума, либо принимать все, как есть. И я практически уже смирился со вторым вариантом, и лишь одна мысль не давала покоя. Я в самом деле не мог понять, почему вдруг те места, которые я привык считать своими, березы, трава, земля, все это в одночасье стало «собственностью Штайнера» или какого-нибудь еще Ганса-Фридриха.

В период серьезного увлечения «движем» я вдоволь накатался по стране. Ну и плюс работа тоже частенько заставляла мотаться в командировки. Так вот, скажу вам одну штуку, практически везде, куда мы выезжали, на территории РФ, везде я чувствовал себя дома. На своей земле. Безусловно, зачастую случались и эксцессы, в некоторых местах нам заранее объявляли, прямо с басов[72]или на перроне, мол, «здесь не Россия, здесь другие законы», но все это являлось лишь пустым позерством. Положим, арматуриной можно было с тем же успехом получить и в столице, от белого парня с короткой стрижкой, совсем необязательно для этого было выезжать, к примеру, в Нальчик. Да и вообще, лично мой опыт говорил о том, что в республиках Северного Кавказа люди в массе свой вполне адекватны, и гораздо более неприятны их же этнические общины, обосновавшиеся в Москве.

Но я речь завел сейчас не о феномене фанатизма. Я хочу сказать, что везде, где бы я ни бывал и в каких бы переделках ни зависал, везде я понимал, что это моя страна. Огромная, необъятная, такая, что ее за всю жизнь мне просто не объехать. Со своей разнообразной культурой, своими заморочками, но — моя.

А вот сейчас выстроенные по линеечке осины, стриженые у дороги кусты, на многокилометровом расстоянии… понимаете, это вроде бы и твое, родное, и в то же время совершенно чужое. Словно твоя женщина, переодетая в какую-нибудь чадру и разговаривающая на фарси. Вроде бы и глаза те же, а взгляд уже иной, руки, пальцы те же, а маникюр другой, цвет ногтей другой, фигура такая же, а походка неуловимо изменилась.

Надеюсь, я смог донести до вас свои ощущения, хотя бы отчасти. И теперь вы можете понять, почему меня взяла в прямом смысле оторопь. Я вцепился в борт грузовика и провожал взглядом мелькающие деревья, чувствуя, как кривятся от отвращения губы, как страх, непонятный, глубинный какой-то, поднимается в желудок, застывая в нем залитым холодным клеем.

Город встретил нас еще одним блокпостом. На этот раз даже посерьезнее, два сложенных из блоков здания, и снова та же «шахматка», которую сейчас можно видеть у любого отделения милиции, при въезде. Мы довольной быстро миновали фейс-контроль, пара дозорных мотоциклов проехала, доложилась о нас, стоящих тем временем под прицелами пулеметов. Стоит отдать должное, процедура опознания у них была налажена. Причем до такой степени, что даже одному из офицеров было совершенно не впадлу выйти из кабины и показаться проверяющим. Однако эти моменты меня занимали мало. Гораздо больше я интересовался тем видом, что открывался мне дальше, за блоками. И посмотреть там было на что.

Наверняка, въезжая в любой крупный город, вы сталкивались с так называемыми «пригородами». В какой-нибудь перди[73]это дачные домики, тянущиеся чуть ли не до центра. В городах поцивильнее — «частный сектор». Ну а если разбирать город-герой, то Химки или тот же Реутов выглядят вполне прилично. Так вот, здесь пригород был не то что бы симпатичным, но очень достойным внимания. Здания были разведены достаточно далеко от дороги, ну может, метров на шестьдесят-сто. Непосредственно до самого асфальта не было ни одного кустика, одна лишь трава, зеленым ковром покрывающая ровную как стол землю. И вбитые через ровные промежутки небольшие столбики с табличками, обращенными в сторону дороги, — «Vorsichtig, der Mine».[74]

Тем временем мы аккуратно тронулись, объезжая расставленные блоки, а я, застыв у борта, в буквальном смысле сжимая его деревянный край, подался вперед, всматриваясь в открывающуюся картину.

Уже издали здания и площадки рядом с ними показались геометрически идеально верными. Когда мы подъехали ближе, я, чувствуя вкус медной горечи во рту, мог сам себе ответить на вопрос — почему Здания были не чем иным, как длинными, метров по шестьдесят-сто, бараками. Прямоугольник вытоптанной земли, диссонирующей с заросшими сочной травой просторами, был огорожен двумя рядами колючей проволоки, крепящейся к вертикальным, судя по всему, глубоко и основательно вкопанным столбам.

Никто, кроме меня, не пялился туда так откровенно. Хотя не исключено, и очень даже возможно, что все в кузове смотрели как раз на меня. Думаю, выражение моего лица было вполне под стать тому, что я сейчас видел, и прочитать на нем можно было много чего. Но мне, клянусь, было плевать на это.

Я смотрел на длинные, одноэтажные бараки, на высокие караульные вышки по углам, на контрольную полосу, на размеченные для патрулирования охраны дорожки за пределами рядов колючей проволоки.

А главное, знаете что? То, что это была не бутафория. На караульных вышках я видел фигуры в серой форме, несущие службу. Видел солдат, прогуливающихся по дорожкам, и видел у бараков десятки людей в однообразной, серо-черной, в полоску, одежде с яркими пятнами на спине и груди.

Справившись с потрясением, я отвернулся, как-то, знаете, бессознательно стараясь отгородиться от того, что видел, спиной. Коротко скользнул взглядом по лицам тех, кто сидел напротив и по правую руку от себя. И тут только осознал, что на то время, пока смотрел на концлагерь, я совершенно выпал из реальности. Покуда я был поглощен открывшимся мне ужасом, мои попутчики… разговаривали. Продолжали начатую ранее беседу. Перекидывались замечаниями, увлеченно спорили по поводу организации какой-то службы, обсуждали фильм и еще что-то, во что мне вникнуть моментально было сложно. Несуетливо проговаривали фразы. Вскрикивали, эмоционально перебивали друг друга, а в моей голове каждое слово, значение которого я уже просто не понимал, носилось острой, отточенной иглой, колющей мозг.

Я поймал себя на том, что верхняя губа у меня, словно у зверя, поползла вверх, обнажая передние зубы и клыки. Не в силах справиться с собой и понимая, что я действительно на грани и сорваться могу в любой момент, я просто опустил лицо, пряча его в ладонях. И знаете, в эту секунду, в эту самую секунду я понял, что жить здесь не смогу. Здесь, где правят немцы и где в пятидесяти метрах от аккуратно размеченного асфальтового шоссе находится концентрационный лагерь.