Влияние морской силы на историю - Альфред Тайер Мэхэн

положение Ганновера влияло на действия Англии, потому что, хотя единственной связью между ними был общий правитель, любовь этого последнего к континентальному владению, бывшему для него отечеством, сильно чувствовалась в советах слабого и угодливого министерства. Именно пренебрежение к Ганноверу, выказанное Уильямом Питтом-старшим в порыве патриотизма, разозлило короля и заставило его так долго сопротивляться требованиям нации, желавшей видеть Питта во главе кабинета. Эти причины – раздор в самом королевстве, интересы на континенте и заботы о Ганновере – соединились вместе для того, чтобы помешать слишком услужливому и неспособному министерству, страдавшему к тому же рознью внутри себя, дать надлежащее направление морской войне и сообщить ей надлежащий дух; однако хорошее состояние самого военного флота и более удовлетворительные результаты его деятельности могли бы изменить даже влияние упомянутых причин.

В действительности исход войны не привел почти ни к чему по отношению к спорам между Англией и ее врагами. На континенте все вопросы после 1745 года свелись к двум: какая часть австрийских владений должна отойти Пруссии, Испании и Сардинии и каким образом Франция должна добиться мира с Англией и Голландией. Морские державы все еще, как в старину, несли издержки войны, которые теперь падали преимущественно на Англию. Маршал Сакс, командовавший французами во Фландрии в ходе этой войны, охарактеризовал своему королю положение дел в шести словах: «Государь, мир прячется за стенами Маастрихта». Этот сильный город на реке Маас открывал путь для французской армии в Соединенные провинции с тыла; атаке же с моря препятствовал английский флот в соединении с голландским. К концу 1746 года, вопреки усилиям союзников, почти вся Бельгия была в руках французов; но до тех пор, пусть голландские субсидии поддерживали австрийское правительство и голландские войска в Нижних землях сражались за него, между Францией и Соединенными провинциями действовал номинальный мир. В апреле 1747 года «король Франции вторгся в Голландскую Фландрию, объявив, что обязан послать свою армию на территорию республики для того, чтобы положить конец покровительству со стороны Генеральных штатов австрийским и английским войскам, но он не имеет никаких завоевательных намерений и занятые им местности Соединенных провинций будут очищены немедленно, как только они дадут доказательства, что перестали помогать врагам Франции». Началась фактическая, а не формальная война. Многие населенные пункты в течение года сдались французам, успехи которых склонили Голландию и Англию начать переговоры; те тянулись всю зиму, но в апреле 1748 года Сакс обложил Маастрихт, и это привело к заключению мира.

Между тем морская война шла вяло, но все же ознаменовалась некоторыми событиями. В течение 1747 года имели место две схватки между английской и французской эскадрами, довершившие уничтожение боевого французского флота. В обоих случаях за англичанами было решительное превосходство в силах; здесь представилась возможность для некоторых блестящих боевых подвигов командиров отдельных кораблей и для проявления геройской выносливости со стороны французов, которые сопротивлялись, несмотря на громадное численное превосходство врага, до последней возможности, однако из этих схваток можно вывести всего один тактический урок. Он состоит в следующем: если одна сторона – вследствие ли результата боя или по начальному составу своих сил – настолько слабее другой, что обращается в бегство, не настаивая на сохранении строя, то следует предпринять общую погоню за ней, тоже отбросив заботу о строе, совсем или в известной мере, – заботу при других условиях обязательную. О сделанной в этом отношении ошибке Турвиля после сражения при Бичи-Хэде уже говорилось выше. В первом из рассматриваемых случаев английский адмирал Энсон имел четырнадцать кораблей против восьми французских, слабейших и по отдельности, и в общей численности, сравнительно с кораблями английской эскадры, во втором случае сэр Эдуард Хоук имел четырнадцать кораблей против девяти французских, причем последние были несколько сильнее соответственных английских кораблей. В обоих случаях английские начальники дали сигнал общей погони, и в результате сражение обратилось в свалку. Ни для чего другого попросту не было возможности; требовалось лишь догнать бегущего неприятеля, что, конечно, возможно, только если пустить вперед быстрейшие или ближайшие к противнику корабли в уверенности, что скорость быстрейшего из преследующих выше скорости медленнейшего из преследуемых и что поэтому последним придется или бросить отстающие корабли на произвол неприятеля, или угодить всем в критическое положение. Во втором случае французского командира, коммодора л'Атандюэра, не пришлось преследовать далеко. Под конвоем его эскадры было двести пятьдесят коммерческих судов; отрядив один из линейных кораблей для продолжения плавания с этим торговым флотом, он расположил другие восемь кораблей между купцами и неприятелем, ожидая атаки под марселями. Английские корабли, подходя к месту один за другим, становились по обе стороны французской колонны, которая очутилась в итоге меж двух огней; после упорного сопротивления шесть французских кораблей были взяты, но коммерческий флот спасся. Английская эскадра потерпела в бою такой урон, что два остальных французских военных корабля достигли благополучно Франции. Если нет сомнений в том, что сэр Эдуард Хоук показал в своей атаке благоразумие и быстроту действий, всегда отличавшие этого замечательного офицера, то надо похвалить и коммодора л'Атандюэра: судьба, сведя его с неприятелем, который во много раз превосходил французов численно, отвела ему главную роль в драме, которую он исполнил благородно. Французский писатель справедливо замечает, что коммодор «защищал вверенный ему коммерческий флот так, как на берегу защищается позиция, с целью спасти армейский корпус или обеспечить какое-либо движение; он прямо пожертвовал собой. Этим сражением, продолжавшимся от полудня до восьми часов вечера, упомянутый флот был спасен благодаря упорству обороны, двести пятьдесят кораблей удалось сохранить для их владельцев самоотверженностью л'Атандюэра и командиров под его начальством. Относительно самоотверженности не может быть вопросов, ибо мало было надежды для восьми кораблей не погибнуть в бою с четырнадцатью… Командир восьми кораблей не только принял сражение, которого мог избежать, но сумел вдохновить своих помощников верой в себя, и все сражались доблестно, а уступили в конце концов, дав в высшей степени неоспоримые доказательства своей превосходной и энергичной защиты. У четырех кораблей были совершенно сбиты мачты, два остались только с фок-мачтами»[135]. Все сражение в том виде, как оно велось с обеих сторон, являет собой прекрасный поучительный пример того, как можно воспользоваться преимуществом, начальным или приобретенным, и какие результаты могут быть достигнуты доблестной, хотя бы и безнадежной обороной для достижения частной цели. Сюда можно еще прибавить, что Хоук, не будучи в состоянии к дальнейшему преследованию неприятеля вследствие урона, послал немедленно в Вест-Индию военный шлюп с извещением о приближении коммерческого флота – эта мера позволила перехватить часть последнего и придала законченность всему