Андрей Рублев - Павел Северный

– Рано или поздно, княже, все одно придется от Орды откупаться.

– Это вы привыкли от всякой беды откупаться, а я стараюсь от любой беды отбиваться.

– Да при твоем княжении по воле Божьей пока тишь да благодать.

– Никак, не рад ты сей благодати?

– Рад, княже. Но страшусь, что нарушится она.

– А ты не каркай. Не вещий ворон, да и я не трусоват на все ваши предсказания. Стало быть, про меня все ведаете, а я про вас о надобном дознаюсь. Не по зубам я вам, а то бы давно братцу моему дорожку на княженье очистили.

– О чем молвишь, княже? – перекрестившись, спросил Тигрий.

– Ишь ты! Про все ведаешь, а про то, что брат мой, князь Юрий, родство со мной рушит, не ведаешь?

– Христом заверяю тебя, что слыхал о розне меж вами, но разумом своим с каким тайным умыслом не вникал.

– Зато дружки твои рады бы ножку мне подставить, но побаиваются. Не замай меня боярской честностью. Вы батюшке немало крови портили. Веками обучены воду мутить, чтобы рыбкой лакомиться.

– Князь ты, Василий Дмитриевич, и негоже тебе позабывать, что любая старость достойна уважения. Хулишь с легкой руки старое боярство, а оно обиды за хулу на тебя в душе не носит.

– Аль позабыл, что сулили мне, когда отодвинул вас, а не стал по вашим советам княжеством править? Погибель сулили. Ею пужали. А я живу. Когда Тимур бедой шел, я из Москвы не убегал. А вы, спасая свою родовитость, загоняя коней, улепетывали. Укоряете меня, что я, не платя дани татарам, новый Благовещенский собор воздвигаю. А мне угодно оставить в Московском Кремле о себе память. Слыхал, что вы меня величаете Иванушкой-дурачком, а видать, запамятовали, что Иванушка-дурачок всех умников-разумников за опояску затыкает. Родовитостью и богатством своим кичитесь. Спорить не стану, богаты. Так вот и стерегите свое богатство и советами, как мне княжить, не помогайте. Потому, как не стану я их слушать.

– Тебе виднее. Выше нас стоишь по величанию. Только, стоя высоко, крепче за перила держись. Гость я у тебя в горнице. Припомни, как частенько тебя мальчонкой по голове гладил. А ты, вижу, того и гляди, мне на дверь покажешь, потому что осмелился старик тебе правду молвить, про которую ты сгоряча стал забывать, слушая колыбельные напевы тех, кого заместо нас к себе приблизил.

Услышав в голосе гостя волнение, Василий, замедлив шаги, подошел к столу. Покашливая, торопливо налил в чары мед из сулеи и, пододвинув чару боярину, примирительно улыбаясь глазами, сказал:

– Пригубим во здравие Руси. А то сухим ртом не те слова на волю кидать начинаем.

Тигрий, взяв чару, отпил немного и довольно произнес:

– А ты, в самом деле, по прыти своего нрава князь с разумом. Весь в батюшку. То кулак до хруста костей сожмешь, то недруга ласково по плечу погладишь. Только я тебе не недруг. Сижу у тебя, опасаясь, как бы ты не ошибся, заводя дружбу с Литвой супротив Орды.

– С Литвой у меня мышиная родственная возня. Сам знаешь, тестюшка мой суматошный. Жадность его на ссору с Русью подбивает.

Василий, допив мед, задумавшись, стоял у окна, после молчания произнес спокойно:

– Что пришел, старче, ко мне, молвлю спасибо. Что про Орду дельно сказывал, тоже спасибо. И за то, что сдержал гнев, когда я обидные для тебя слова молвил, тоже спасибо.

– Всеми ли доволен, кто возле тебя, княже?

Василий удивленно уставился на гостя и, засмеявшись, сказал:

– Ишь о чем спросил. Видно, учуял что? Ответа ждешь?

– Жду, княже.

– Не все, кто возле меня, без пятнышек на совести. Но радешенек, что пока никто из них не двурушничает, не якшается за моей спиной с братом. Но по углам про меня байки складывают, посмеиваются, хотя всякий день мне в верности клятву дают. Что с них взять. Бояре. – Князь усмехнулся, а потом сказал серьезно: – Сказанное тобой не позабуду, а ежели в какой беде ума не хватит, у тебя спрошу совета. Зла на меня не затаивай. Родовитость твоя, Тигрий, Руси памятна, ибо лихого замысла ты супротив ее не осмысливал. И батюшка тебя почитал. А сейчас дозволь про иное спросить.

– Сделай милость.

– Матушка моя от супруги твоей слыхала, будто задумал для поновления росписи в своей крестовой церкви призвать византийского изографа Феофана.

– Намеревался так сладить. Грек всей Москве голову вскружил. Только надоумил меня один чернец из Чудова монастыря поглядеть лепость росписи в храме у Спаса на Яузе. Поглядел и зело дивился сотворенному.

– Кто же сию роспись учинил?

– Тамошние живописцы. Двое их со учениками. Одним разумом творят.

– По имени кто такие?

– Даниил Черный и Андрей Рублев.

– Погоди. Данииловы иконы с юности помню. А вот об Андреевых только слыхивал. Хвалят их. Но ты, Тигрий, малость ошибся – те изографы из Троицкого монастыря.

– Мне о них игумен Александр молвил. «Мои, – говорит, – чернецы».

– Поди ж ты. Матушка моя, повидав икону, писанную Рублевым, сказывала, что ранее никогда такую по лепости не видывала. А та икона в Троицком монастыре, в коем тот Рублев послушничал. Стало быть, поглянулась тебе роспись в храме у Спаса на Яузе?

– В память запала. Потому и просил тех чернецов мою крестовую обновить.

– Ишь ты. При первом досуге навещу монастырь. Игумен Александр давно кличет, хвалясь новым храмом. Дельный монах: блюдет монастырь по строгому завету основателя.

– Кому, княже, доверишь собор Благовещения росписью украсить?

– Митрополит Киприян присоветовал Феофана.

– А кто тебе таких каменщиков присоветил?

– Псковский князь. Всякий день бываю у мастеров. Любуюсь кладкой.

Закончив беседу и проводив боярина до двери, Василий, подойдя к столу, взял чару с медом. Стоя у окна, пил мелкими глотками. Обернулся, когда за спиной услышал покашливание окольничего Воронихина. Василий, увидев в его руках листок пергамента, спросил:

– Все ли записал, что молвлено боярином?

– Слово в слово. Старик правду сказал, что послан боярами.

– Дознайся, кто посылал.

– Всех знаю.

– Тогда дознайся, кто из них с братом снюхивается.

– Как же изладить дознайство?

– Ленишься сам думать. Приучил вас, что один за всех думаю. Прикинься перед опальными старцами моим недругом, осерчавшим на меня. Скажи, что готов уйти к звенигородскому князю. У брата Юрия со старыми боярами недобрость супротив меня задумана. С Шедибеком спеваются.

– Князь Юрий вранью моему не поверит.

– А ты так сделай, чтоб вранье правдой казалось. Пусть будет знать, что и возле меня водится двурушничество.

Подле Москвы над жнивьем мечутся стаи ворон и галок. Небо серое с плешинами облаков. Ветер с унылыми высвистами. Лиственная метель. Осень стоит сухая.