На перепутье - Александра Йорк

Блэр резко остановила лошадь, глядя вниз, на его голову, и дыша так же тяжело, как и жеребец.

Билл подбежал, когда она спешивалась, вырвал из ее рук поводья, как будто спасая жеребца, и увел спотыкающегося Ликленда в конюшню. Такого он никогда в жизни не видел.

Блэр продолжала дрожать, но дышала уже нормально и с гордостью отметила про себя, что голос ее звучал твердо, когда она произнесла слова, заставившие Билла застыть на месте — ему показалось, что он неправильно понял ее команду.

— Пристрели его, — приказала она.

— Простите, мэм, что вы сказали?

— Я велела, Билл Дениер, пристрелить его.

— Пристрелить? — Конюх потряс головой, будто пробуждаясь от сна. — Пристрелить Ликленда?

Блэр наклонила голову в сторону таксиста.

— Не мистера же Фалтона я прошу тебя пристрелить.

Билл машинально подошел поближе к жеребцу, как будто хотел его защитить. Женщина не казалась ни пьяной, ни обдолбанной, но обращалась с животным безжалостно.

— Я не понимаю, мисс Блэр, — осторожно сказал он. — Вы что, так шутите?

Лицо Блэр стало жестким. Никакая это не шутка, черт бы его побрал. Черт бы их всех побрал. Если она действительно любит этого коня и увидит, как он умирает, то что-то почувствует. Пожертвовав единственным существом, которое действительно ей дорого, она в конечном итоге что-то почувствует. Должна почувствовать.

— Разумеется, это не шутка. Делай, как я говорю. Он больше не доставляет мне удовольствия.

— Вы рехнулись? — Билл почти взвизгнул. — Это же лучший жеребец в штате. Он стоит четверть миллиона долларов!

— Билл Дениер, чей это жеребец? — Глаза Блэр опасно вспыхнули. Она бросала ему вызов — посмеет ли он ослушаться.

— Ну, конечно, он ваш, мэм, но я хочу сказать… я просто не могу. Не можете же вы в самом деле…

— Если ты не можешь, тогда это сделаю я. Я знаю, где ружье, хотя полагаю, что управляюсь я с ним не так ловко, как ты.

Дениер долго молча смотрел на нее. Если она и впрямь выстрелит в несчастное животное, Ликленд может мучиться. Он вгляделся в ее лицо. Неужели выстрелит? Затем перевел взгляд на таксиста. Молодой парень тупо смотрел на Блэр. Дениер снова взглянул на нее — на этот раз с отвращением — и понял: да, она выстрелит.

Он пошел в сарай, вернулся с ружьем и, не говоря ни слова, выстрелил жеребцу в висок. Потом без всякого выражения на лице повернулся и вошел в сарай, где его вырвало. И только после этого он заплакал.

Блэр смотрела широко открытыми сухими глазами на груду, которая только что была Ликлендом. Билл выстрелил так аккуратно, что крови почти не было. Казалось, жеребец уснул.

Она ждала, когда появится боль, когда потекут слезы. Хотя бы боль.

Таксист потер глаза.

— Ну вы и дикая дамочка, — тихо сказал он.

Блэр внезапно рассмеялась, облегченно вздохнув. Этот вздох пронесся сквозь нее как свежий холодный ветер. Дрожь прошла. Все позади.

Боли не было. Не будет и слез. Слезы, кипевшие внутри, умерли вместе с лошадью. Дело сделано. Она убила того, кого любила больше всего в мире. Но одновременно она убила и страх, что ее жизнь, она сама — бессмысленны. Этот рубеж преодолен. Она никогда снова не почувствует беспокойства.

По мере приближения к Колумбийскому университету общий вид Верхнего Вест-Сайда слегка улучшился, хотя все еще был довольно неприглядным. Перевернутые мусорные баки, старые машины вдоль улиц, некоторые в полуразобранном состоянии. Дома стояли кучно, облезлые, с осыпающейся штукатуркой. Казалось, они стоят еще только потому, что поддерживают друг друга. Спустившись вниз по короткой лестнице, Тара наконец наткнулась на надпись: «Галерея «А есть А». И здесь выставлены картины Ники и Дорины? Она нахмурилась и толкнула дверь.

В течение всех четырех дней после возвращения из Палм-Бич ее не покидали тяжелые, мрачные мысли. Она беспокоилась о Леоне: сможет он вернуться к самому себе самостоятельно? И волновалась по поводу брата: неужели он станет теперь делать только то, что можно легко продать? Она знала, вмешиваться в дела ни того, ни другого она не имеет права: Ники уже стал мужчиной. Единственное отрадное событие: ей удалось уговорить администрацию музея «Метрополитен» не только выделить им место для отдельной экспозиции их находок, но и договориться о помещении их в музей на постоянной основе. К выходным основная работа была закончена, и Тара смогла позволить себе поближе познакомиться с современным искусством Нью-Йорка, посетив несколько галерей как в центре города, так и на окраине. К большинству из них ее интерес угасал после первого быстрого взгляда. Даже если работы были выполнены в реалистичной манере, они явно делались с коммерческим уклоном и были очень низкого качества.

В нескольких галереях картины и скульптуры были вполне профессиональны, хотя и без души. Но даже лучшие работы были заимствованы и банальны. Или слащавые, как точно называл их Леон — «хорошенькие картинки». Практически всем этим картинам не хватало приверженности красоте и высокого духа — отражения положительных сторон современной жизни в искренней, без всякой иронии манере. Тара рассчитывала, что найдет все это здесь. Ведь с этой галереей Ники и Дорина поддерживали дружбу?

Ее настроение поднялось сразу же, стоило ей спуститься по лестнице в огромный подвал жилого дома. В конце его поднимались несколько ступенек вверх — платформа, которая выходила во двор такого же размера. Все картины и скульптуры, настолько великолепные и яркие, что она не знала, с чего начать. «Это место — настоящий глоток свежего воздуха», — подумала Тара.

Она подошла к одной картине, занимавшей всю стену небольшой галереи, посмотрела на подпись: Ричард Самсон, называется «Спящая любовь». Радом с полотном в рамке висело стихотворение с тем же названием. Что это? Поэма, посвященная картине? Или картина, которую вдохновила поэма? Она решила начать с чтения стихов:

СПЯЩАЯ ЛЮБОВЬ

Его обнаженное плечо, ее яркие волосы

Цвета вечерней зари

Разбросаны по его груди, чтобы согреть его там,

Где тихо бьется жизнь, все еще в покое, ничего не ведая,

Но все же ощущая ее и заботясь,

Особенно в эти умиротворенные часы,

Чтобы никто не потревожил ее,

Чтобы никто не посмел

Нарушить ее сладкий сон.

Переплетясь, они разделяют

Ночь, ночь, уязвимую и светлую.

Небо — их покрывало, мягкое,

Темное и глубокое, оно хранит покой,

А когда налетает ветерок, они никогда не улетают

Полностью от этих хрупких часов,

Когда ничто не беспокоит

И никто не видит

Их сладкого объятия во сне.

Переплетясь, они сейчас ловят