Красота - это горе - Эка Курниаван

Несколько недель собирался он с духом и все это время жестоко страдал.

Стал он сочинять любовные письма, а вместо имени Ай оставлял пропуск, на всякий случай. Настрочил с десяток любовных посланий, каждое с небольшой рассказ, но ни одного так и не отправил, а прятал в комод, под стопку белья. Не подумайте, что он был фетишист, просто надежней места не нашлось. Ай приходила к нему домой и всюду совала нос, брала все, что ей нравилось, особенно книги о боевых искусствах из библиотеки Товарища Кливона. Между ними троими – Крисаном, Ай и Ренганис Прекрасной – существовал неписаный договор: все, что принадлежит одному, принадлежит и остальным. Белье Крисана не в счет – Ай в нем никогда не рылась, и доказательства его тайной любви надежно хранились в ящике.

Однажды Крисан решил: письма – это глупости. Он просто возьмет и скажет, что любит ее, любит не братской любовью, а как мужчина женщину. Несмотря на всю их близость и задушевную дружбу, даже если они предназначены друг другу в супруги, все равно жизнь его будет скучна и бесцветна, пока он не выскажет своих чувств.

День за днем репетировал он перед зеркалом, представив рядом Ай. Может, они на пляже, любуются парящей чайкой, и он скажет: “Ай…” – а потом умолкнет, чтобы Ай посмотрела на него или хотя бы прислушалась. И он продолжит уверенно, заглушив и шум прибоя, и шелест кокосовых пальм и панданов: “Знаешь, что я тебя люблю?”

Одна лишь фраза, всего несколько слов. Крисан верил, что у него хватит духу, и воображал, как Ай вспыхнет – она точно покраснеет, даже если любовь Крисана для нее давно уже не тайна. Может быть, она и глаз не поднимет, ведь она скромница, – отвернется, чтобы не выдать радости. И, не глядя на него, ответит, что тоже его любит.

Что будет дальше, вообразить намного проще. Он возьмет ее за руку, и станут они мужем и женой, и будут жить долго и счастливо, заведут детей, дождутся внучат и умрут в один день, через много-много лет. Но, представляя их безмятежное счастье, Крисан вновь терял уверенность и потому репетировал еще усердней, повторял эти несколько слов снова и снова – и в ванной, и лежа в постели, и на ходу.

Однажды он даже тренировался на бабушке. Мина шила на веранде, а Крисан, сидя рядом, выпалил вдруг: “Бабуля…” И многозначительно умолк.

Мина оторвалась от шитья и недоуменно глянула на внука из-под толстых очков: наверняка денег хочет выпросить на какую-нибудь ненужную ерунду, как всегда. Но, к великому ее изумлению, Крисан продолжал:

– Бабуля, ты ведь знаешь, я тебя очень люблю.

На глаза у Мины навернулись слезы, она отложила шитье, придвинула стул поближе к Крисану и обняла его, а слезы все капали и капали.

– Какой же ты у меня ласковый! Даже Товарищ полоумный, родной мой сын, никогда мне таких слов не говорил!

Но стоило ему оказаться наедине с Ай – без Ренганис Прекрасной, что бывало нечасто, – все заученные речи тут же вылетали из головы. Он клялся объясниться при первом удобном случае – и вновь слова исчезали. При виде Ай у него отнимался язык. Она будто ранила его в самое сердце, толкала в самый центр водоворота неизреченной любви.

Так продолжалось до того дня, когда Ренганис Прекрасная родила ребенка и убежала из дома. Больше всех – даже еще сильней, чем Майя Деви и Маман Генденг, родители Прекрасной, – убивалась Ай. Она ведь считала себя защитницей Ренганис, и вот ее подруга забеременела неизвестно от кого (хоть Ренганис и клялась, что от дикого пса), а потом родила, и Ай была безутешна. В тот же день она слегла и в бреду шептала имя Ренганис. Все объяснялось просто, однако Крисана жгла ревность. Он знал, что Ай и Ренганис очень близки, ближе друг другу, чем к нему, – девчонки есть девчонки.

Шли дни, Ай все хворала, и ни один врач не мог сказать, что с ней. Судя по анализам, совершенно здорова.

– В нее вселился дух коммуниста, – заявил Шоданхо.

– Закрой рот! – взвилась Аламанда.

Днем, после школы, Крисан неотлучно сидел у ее постели, Ай лежала бессильная, с пустым взглядом, дрожа всем телом. Время для признания в любви было самое неподходящее; обоим исполнилось тогда по семнадцать.

Ай имела обыкновение заходить к нему в комнату когда ей вздумается. То в дверь заглянет, то влезет прямо в окно – даже накануне болезни. Однажды вечером, часов в семь, она появилась снова – забралась в окно с заговорщицкой улыбкой, будто задумала какую-то шалость. Она так и лучилась красотой, нежностью, здоровьем. Вся в белом кружеве – такая чистая, непорочная, будто на Курбан-байрам собралась. От нее словно исходило сияние, длинные темные волосы струились по спине. Внимательные глаза сверкали, щеки румянились, а на красивых пухлых губах играла озорная улыбка. Крисан только что прилег после ужина, и гостья застала его врасплох.

– Это ты! – Он спустил ноги с постели. – Тебе лучше?

– Совсем здорова, хоть сейчас на Олимпиаду! – засмеялась Ай и согнула руки в локтях, как атлет.

Через миг, будто заарканила их невидимая сила и притянула друг к другу, обнялись они крепче, чем Товарищ Кливон с Адиндой, когда за нею гналась собака. Еще миг – и они уже целовались, жарче, чем Аламанда и Товарищ Кливон под миндалем, а потом повалились на постель.

– Ай, – сказал наконец Крисан, – знаешь, что я тебя люблю?

Ай ответила пленительной улыбкой, и Крисан, переполненный любовью, снова поцеловал ее. Тут же сбросили они одежду, охваченные безудержным юношеским желанием, – и любили друг друга еще горячей, чем Шоданхо и Аламанда в то утро перед несостоявшейся казнью Товарища Кливона, горячей, чем Маман Генденг с Майей Деви после пяти лет ожидания, и всю ночь предавались любовным играм с таким неуемным азартом и любопытством, как умеют только подростки.

А потом Ай снова надела белые одежды, выпрыгнула в окно и махнула ему с улицы.

– Мне пора домой, – сказала она, – домой… домой…

Эти слова прозвучали уже как в тумане, когда Крисан проснулся от жгучей боли в паху, один, без Ай. Окно спальни наглухо закрыто – значит, это всего лишь сон. “Мокрые сны” у него уже случались, но такой красивый, да еще и с Ай, он видел впервые, и его переполнило безудержное счастье.

Когда сквозь оконный переплет блеснули слабые лучи рассвета, Крисан открыл окно и посмотрел на заднюю веранду дома Шоданхо. Там собрались люди, увидел он в толпе и свою мать. Сердце оборвалось. Выскочил он в окно и неумытый, босой бросился к дому Шоданхо, прямо в гущу народа. В комнате, где лежала Ай, застал он Аламанду в слезах. Та вскочила, кинулась Крисану на шею, рыдая, и не успел он спросить, что случилось, сказала:

– Нет больше твоей любимой.

И вот он разрыл ее могилу, принес тело домой и плакал над ней, вспоминая свой сон. Может быть, он горевал, что так и не успел объясниться в любви, а теперь уже поздно, она умерла. Или его до слез тронуло, что перед тем как покинуть его навсегда, Ай нашла время его навестить, хотя бы во сне. Пришла услышать слова любви, подарить ему свою невинность, вернулась к себе и уже не придет никогда. Он оплакивал свою утрату, несбывшиеся мечты – ведь труп, даже самый красивый, не заменит живую девушку.