Мальчик, который пошел в Освенцим вслед за отцом - Джереми Дронфилд

– Прошу вас, мне очень нужно в Вену, – обратился он к своим конвоирам.

– Мы не можем вас отпустить, пока не установим вашу личность.

С вокзала его сопроводили в ближайшую воинскую часть. Там сержант его допросил: сурово, хоть и не агрессивно.

– Зачем вы сели на этот поезд?

– Мне надо в Вену, – ответил Фриц.

– Но почему именно на этом поезде? Вы должны были знать, что это особый, с фронта. Скоро ожидался еще один, обыкновенный.

– Но я… я не знал.

– Молодой мужчина, гражданский, без документов, садится в военный поезд. Не совсем нормально, вам не кажется? Как вас зовут?

– Кляйнман. Фриц Кляйнман.

Лгать не было смысла. Самое обыкновенное немецкое имя, которое уж точно носил не он один.

– Почему при вас нет документов?

– Кажется, я их потерял.

– Домашний адрес?

Под влиянием момента Фриц назвал вымышленный адрес в городке близ Веймара. Сержант его записал.

– Оставайтесь на месте, – сказал он и вышел из кабинета.

Сержант долго не возвращался, а когда вернулся, при нем был старший по званию.

– Мы проверили адрес, который вы дали. Он недействительный. Где вы на самом деле живете?

– Простите, – сказал Фриц. – Похоже, память меня подводит.

Он назвал им другой адрес.

Они снова ушли, и снова выяснили, что адрес не настоящий. Теперь Фриц старался просто выиграть время. Полицейские еще раз провели проверку, выявили третий недействительный адрес, и терпению их настал конец.

В кабинет вызвали двух конвоиров.

– Сопроводите герра Кляйнмана в казармы, – приказал сержант. – В отдел безопасности.

Его посадили в машину и повезли по улицам небольшого военного городка, а потом высадили у здания, напоминавшего тюрьму, с кабинетами и камерами.

Офицер посмотрел на сопровождающее письмо из Фельджандармерии и приказал Фрицу представиться по всей форме.

– Если вы мне солжете, я запру вас в тюрьму.

Что Фрицу оставалось делать? Он назвал четвертый вымышленный адрес. Его проверили, и Фрица официально посадили под арест. Офицер вел себя сдержанно и спокойно; он не кричал, не оскорблял и не угрожал пытками; он просто приказал своим людям отвести герра Кляйнмана в камеру.

– Может, там вы вспомните правду, – с намеком напутствовал он.

Камера была большая, с еще тремя заключенными – все солдаты, дожидавшиеся приговора за какую-то мелкую провинность. Они с любопытством смотрели на него, и Фриц был вынужден рассказать о себе, но ограничился лишь общими сведениями: он гражданский, потерял документы и ждет, пока установят его личность.

В камере было удивительно тепло. Для каждого там имелась кровать, стояли стол и стулья, а в углу – раковина и туалет. Фриц много лет не бывал в таких комфортных условиях. Когда надзиратель принес им ужин – первая горячая пища Фрица за несколько недель и первая сытная за все время, что он вообще помнил, – ему пришлось силой заставлять себя есть не торопясь, вместо того чтобы наброситься на еду подобно изголодавшемуся псу.

После ужина, отвернув край одеяла на кровати, Фриц не поверил собственным глазам – под ним оказались простыни! Простыни! Ничего себе тюрьма! Рухнув всем своим измученным телом в постель, он ощутил себя словно в раю и всю ночь сладко и безмятежно проспал.

Следующее утро оказалось, если такое определение уместно, еще более приятным. Надзиратель принес завтрак, и хоть тот был самый простой, у Фрица от ароматов закружилась голова. Им подали настоящий горячий кофе, хлеб, маргарин, колбасу – всего вдоволь. Пока его товарищи по камере болтали между собой, Фриц сосредоточенно набивал желудок.

Наконец его снова повели к офицеру, который снова спросил, кто он такой. В ходе допроса Фриц начал догадываться, что офицер принимает его за армейского дезертира. Что ж, это имело смысл. Его возраст, внешность и акцент вполне соответствовали ситуации, равно как и обстоятельства поимки. Предполагая, что поймал мелкого правонарушителя, офицер не подумал о настоящем, тяжелейшем преступлении – что этот юноша с точеными чертами лица, в гражданской одежде и с венским акцентом в действительности еврей, скрывающийся от СС.

Фриц отказался отвечать на дальнейшие вопросы, и его вернули в камеру. В ней он чувствовал себя отлично: там было тепло, спокойно и хорошо кормили. На обед заключенным принесли отличную наваристую похлебку и по ломтю хлеба. Фрицу этого было более чем достаточно.

И все же, несмотря на окружающую роскошь, интуиция, помогшая Фрицу выжить в лагере, напоминала об опасности, которой он подвергался. Рано или поздно офицер выяснит правду. Под конец дня Фриц нашел решение. После ужина, когда его товарищи увлеклись беседой, он потихоньку стащил у одного из них кусок мыла для бритья и съел. На следующее утро Фриц сильно разболелся: у него поднялась температура и открылся нещадный понос[460]. Другие заключенные вызвали охранника, и Фрица увезли.

Его положили в военный госпиталь. Во время осмотра – не выявившего ничего тяжелого, просто расстройство желудка и жар, – он предпринял все возможное, чтобы скрыть свою освенцимскую татуировку. Его поместили в отдельный бокс и оставили под наблюдением.

Тут было еще лучше, чем в камере: накрахмаленные белоснежные простыни, медсестры, подающие лекарства и чай. Через некоторое время он смог сам есть, хотя понос еще оставался. Невысокая цена за отсрочку допроса. Доктор, осмотревший его на третий день, упомянул о том, что за дверями стоит вооруженная охрана, поэтому пациенту лучше и не думать о побеге.

Наконец лихорадка прошла и диарея тоже. Фрица тут же вернули в отдел безопасности. Терпение офицера, занимавшегося его делом, было на исходе.

– Этому пора положить конец, – сказал он. – Если вы не сознаетесь, я передам вас гестапо.

Очевидно, он ожидал, что эта страшная угроза развяжет арестованному язык, но Фриц ничего не отвечал. Скрипя зубами от злости, офицер приказал отвести его назад в камеру.

– Еще два дня, – пообещал он, – и я умываю руки!

Последовали еще два дня в условиях полнейшего комфорта, а потом Фрица снова отвели в кабинет для допросов.

– Я догадался, кто вы такой, – сказал офицер, немало встревожив Фрица. – Никакой вы не дезертир. Думаю, вы вражеский агент, скорее всего, британский. Вас выбросили с парашютом для проведения секретной операции.

Выпалив все это, офицер спокойно добавил: