Просроченная виза - Фридрих Незнанский

– Александр Борисович? – раздался быстрый и вкрадчивый голос. – Геллер Артур Николаевич вас беспокоит. Антон Васильевич и я, как ранее уговорено, ожидаем вас…

Вопреки мнению Меркулова, уральский губернатор не произвел почему-то достойного впечатления на Турецкого. Был он весь словно бы обтекаемый, несмотря на высокий рост и вообще крупные габариты, нейтрально улыбающийся, но явно весь в себе. Кому-то очень удобный, с этакой его грубоватой властностью отца-командира огромного региона. Разнообразные рейтинги, до которых стали шибко охочи средства массовой информации, демонстрировали присутствие Антона Васильевича в первой десятке губернаторов-политиков. И с демократией вроде было у него все в порядке. Однако и другое знал Турецкий: в регионе за годы правления этого губернатора преступность возросла до практически немыслимых размеров. И о том, какой город на самом деле претендует на звание «криминальной столицы», стоит еще подумать.

Но это – общеизвестное. А сейчас Антон Васильевич активно демонстрировал барско-советское радушие и гостеприимство. Не давая гостю вымолвить ни слова, ринулся в воспоминания, когда он заканчивал Академию общественных наук – питомник советской партократии, а Костя работал в городской прокуратуре еще простым следователем. Какие они тогда были, где встречались, что выпивали… Он был улыбчив и радушен, а глаза вспыхивали настороженностью.

Квартира была под стать губернатору. Обычная трехкомнатная квартира, правда улучшенной планировки, густо заставленная явно казенной мебелью. Такую прежде можно было видеть во всяких цековских санаториях, не хватало только металлических бирочек с номерами в самых неподходящих местах.

Кроме губернатора и его экономического помощника, больше в квартире никого не было. Поэтому, когда хозяин предложил угоститься кофе, на кухню отправился Геллер – человек невысокого роста, щупловатый, лысеющий, с выпуклыми глазами, которые все время скользили по окружающим предметам, ни на мгновение не задерживаясь на чем-нибудь конкретном. Убегающий такой взгляд. И речь – почти скороговорка, негромкая, но заставляющая слушающего напрягаться. Эта манера была известна Турецкому, она была особенно присуща сотрудникам партаппарата и дипломатических ведомств выше среднего уровня. И ведь не хочешь, а вынужден будешь прислушиваться к тому, что «бормочет» ответственное лицо.

Когда наконец кофе был принесен и выпит под благодушные воспоминания губернатора и словно стимулирующие их подобострастные смешки-покашливания экономического советника, Турецкий решил, что пора кончать разводить бодягу – словцо, кстати, из лексикона губернатора – и приступать к основному делу, ради которого и была организована встреча.

Прерванный бесцеремонным следователем, губернатор несколько помрачнел, посуровел, недовольно посмотрел на Геллера, словно тот и был главной причиной смены хозяйского настроения, и выжидающе уставился на Александра Борисовича.

Турецкий же раскрыл свою папку и после короткой преамбулы, о чем конкретно у них пойдет речь, стал выкладывать перед Антоном Васильевичем один лист за другим, сопровождая пояснениями: что за документ, откуда взят и так далее. Папка была достаточно заполненной и вызывала заметные опасения у губернатора, впрочем старательно скрываемые им.

Прочитав очередной лист, Антон Васильевич, опять же по старой цековской привычке, тут же переворачивал его текстом вниз. А Геллер, получалось, напрасно томился в ожидании, когда и ему будет позволено ознакомиться. Тогда он поступил иначе: встал за спиной своего шефа и стал читать через плечо.

Турецкий хмыкнул, сдерживая внезапный смех. На строго-вопросительный взгляд губернатора уже открыто рассмеялся, желая несколько разрядить атмосферу складывающегося взаимного неприятия. А что иное могла испытывать данная парочка, читая документы, где их роль оказывалась весьма и весьма сомнительной?

– Вы извините, – с улыбкой сказал Александр, – я, конечно, все понимаю, но, глядя на вас, невольно вспомнил старый анекдот.

Турецкий знал, что иной раз пустячок, правильно выбранная интонация, могут оказать решающее значение в установлении более доверительного контакта между собеседниками, обсуждающими к тому же не самые приятные для себя проблемы. Правда, некоторые чиновники старой закалки не терпят подобных вольностей. Но Турецкому показалось, что роль, которую уже привык играть губернатор, позволит тому отнестись снисходительно к шутке следователя.

– Мужик на почте пишет письмо – сосредоточенно, серьезно. И вдруг слышит сопение у себя за спиной. Оборачивается. Мать честная! Над его плечом склонился посторонний и нахально читает то, что он пишет. «Твою мать! – восклицает „писатель“. – Ты чего делаешь?» А в ответ слышит: «Вы извините, я никак вот это слово не разберу. Все-таки почерк у вас…»

Губернатор обернулся к Геллеру и захохотал – по-простому, по-народному, без соблюдения приличий. Тут же захихикал и Геллер, и выпуклые темные глаза его словно утонули в толстых веках.

– Ну вы, ребята… да!… Чего маячишь? Садись, на, читай! – и он резко подвинул на то место, где сидел Геллер, прочитанные документы. – Почерк, говорит, не разберу! Это ж надо?! Действительно, мать вспомнишь…

Настроение у губернатора изменилось. Будто исчезло недоверие к Турецкому, взгляд и поведение стали более жесткими, собранными. И если до этого у Александра не исчезало ощущение, что губернатор просто не знал, как реагировать на те сведения, которые ему без всякого следователя были хорошо известны, то теперь Антону Васильевичу открылась истина. И заключалась она в том, что старый товарищ, Костя Меркулов, не стал бы вот так, почти конфиденциально, присылать к нему своего следователя по особо важным, да еще в генеральском чине, если бы собирался разделать Урал и его губернатора под орех. И личный привет при этом передавать.

И началась другая игра.

Антон Васильевич остановился, потер ладонями глаза, демонстрируя их вековечную усталость, и попросил Александра Борисовича еще раз, но полнее повторить ему все, что касалось последних событий, связанных с гибелью Шацкого.

Турецкий живописал, ничего не стесняясь. Особенно в тех моментах, которые касались непосредственных отношений Ивана Шацкого с его уральскими партнерами. Названа была и посредническая фирма «Омега». При этом губернатор кинул быстрый, почти неуловимый, взгляд на своего помощника, и взгляд этот не обещал, как показалось, ничего хорошего.

Рассказывая, Турецкий всякий раз, словно оправдываясь, не забывал повторять: «Все это в документах. Вот здесь». И похлопывал ладонью по «худеющей» своей папке.

Но вот что показалось Турецкому совсем уже странным. Когда из всего рассказанного он выстроил предположительный вывод о том, что убийство Шацкого вполне может рассматриваться как результат договора двух сторон об удалении из дела посредника, губернатор как-то странно засопел, даже побагровел, но не ринулся немедленно защищать честь своего региона, не бросился отстаивать чистоту собственных помыслов в заботе о населении края, а весь свой праведный гнев обрушил на голову смиренно склонившего голову помощника. Это же он недоглядел, недодумал, можно сказать, подставил, нет, не его, Антона Васильевича, а весь регион! И так далее. Гнев был настолько велик, что потерял черты правдоподобия, губернатор играл уже в открытую, не боясь обвинений в фальши, словно сказанное им обязательно должно было где-то записываться, фиксироваться. Из чего снова возник и утвердился вывод: Геллер, конечно, мог провернуть подобную операцию, но он не был здесь главным лицом.