Небьющееся сердце - Инна Бачинская

Он припарковал машину у дома, где находился его офис, и, помахивая кожаной папкой, прошел мимо, в кондитерский магазин. Там он купил коробку пирожных, конфеты, печенье. Выйдя на улицу, выбросил пластиковый пакет и зашагал дальше, неловко прижимая к себе коробки. В киоске купил несколько газет и журналов и, нагруженный всем этим добром, толкнул ногой парадную дверь и стал спускаться по лестнице в полуподвал. Внизу позвонил… Открыл дежурный, хмурый детина по имени Андрей, впустил и распахнул перед ним дверь в глубь помещения. Он не произнес ни слова и не поздоровался, что было дурным знаком…

В его кабинете, за его письменным столом сидел Иван Третяк и работал: просматривал содержимое ящиков, вытаскивал и раскладывал в кучки разные бумаги и документы. «Взломал, подлец», – подумал Маренич. Увидев своего начальника, Третяк заулыбался преувеличенно радостно, кивнул кому-то, находящемуся за спиной Маренича, и сказал:

– А вот и хозяин! А мы тут уже заждались!

– В чем дело? – спросил Маренич высокомерно.

Третяк ухмыльнулся, смерил Маренича с головы до ног, задержал взгляд на нелепой коробке с самоваром на картинке, журналах и газетах, которые тот все еще прижимал к себе. В его взгляде читалась откровенная насмешка.

– Руки, папаша! – прогнусил откуда-то из-за спины Маренича Скорпион, имбецил с хроническим насморком, правая рука Третяка.

– В чем дело? – повысил голос Маренич, изображая растерянность. Но играть ему не хотелось. Он чувствовал себя препакостно.

– Ревизия! – заржал Третяк. – По приказу шефа. И без глупостей! Руки!

Маренич неловко шевельнулся, почувствовав ладони Скорпиона на своем теле… Что-то такое промелькнуло вдруг в глазах Третяка… он всегда был способным, этот парнишка… понимание того, что происходит. Рука его нырнула в ящик стола, но было поздно… Он дернулся назад да так и застыл, уставясь широко открытыми глазами в потолок. На лбу его, чуть повыше переносицы, появилась черная точка… Дурацкая коробка с пирожными, газеты и журналы полетели на пол… Маренич резко повернулся к опешившему Скорпиону и ударил его ребром ладони в горло… Тот, издав хрипящий звук, рухнул как подкошенный, а Маренич приложил дуло пистолета к собственной груди и…

Сердце, не подозревая худого, билось мощно и спокойно, как хорошо отлаженный механизм. Ему стало жалко своего сердца… он вдруг вспомнил искореженные винты разбившегося при посадке военного самолета, виденного много лет назад… Вот так и его сердце… через несколько секунд… И тут он почувствовал такое острое желание жить, дышать… ходить по улицам, рассматривать людей… а чем плохо сидеть в парке с газетой? Гулять с Уинстоном… Уинстон! Верный пес сидит в прихожей, прислушиваясь к шагам на лестнице, ждет хозяина, а хозяин в это время сводит счеты с жизнью… Перед его глазами вдруг появилась картинка: озеро, легкий туман над ним, и они с Семеном на берегу с удочками… раннее утро… комары… их улов в ведре – несколько пахнущих тиной молодых щучек и карасей, которых Света, жена Семена, нажарит на завтрак и еще нажарит картошки, а они будут сидеть рядом за деревянным столом и потягивать холодное пиво. Семен будет резать овощи и зелень для салата… одуряюще-жизнерадостно будет благоухать петрушка…

Идиот! Он же еще не стар! И дело можно найти. Де Брагга не шутил… Какой идиот! Потом уже не будет ничего… живи, сколько отпущено!

Он вышел из собственного кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. Не торопясь, прислушиваясь, пошел по коридору, от все души надеясь, что еще не поздно, и он успеет… а если нет… тем хуже для них! Предбанник был пуст, дежурного на месте не было, видимо сбежал, почуяв неладное…

Он все так же, не торопясь, вышел из подъезда на улицу, толкнув тяжелую дверь, прошагал мимо своей машины, свернул за угол… подошел к видавшему виды синему «Москвичу». Отпер дверцу, посмотрел на часы… двенадцать минут прошло… всего двенадцать минут!

* * *

Минут через сорок, забрав из дома Уинстона, он позвонил Семену и сообщил, что у него все в порядке. Оставил машину неподалеку от нужного дома, приказал Уинстону сидеть, и собирался уже выйти из машины, как вдруг заметил женщину в черном, появившуюся из подъезда. Это была Маргарита Павловна Милосердова, мама Коли.

– Маргарита Павловна, – окликнул ее Маренич, когда она поравнялась с машиной. Женщина вздрогнула и остановилась, не понимая, кто ее позвал. – Маргарита Павловна, садитесь! – Он распахнул дверцу машины. И отвел глаза, встретившись с ее откровенно ненавидящим взглядом. Она прошла мимо, ничего не сказав. Прохожие замедлили шаг в надежде на скандал. Маренич, чертыхаясь, выбрался из машины и пошел за женщиной.

– Маргарита Павловна, – повторил он настойчиво, – остановитесь, нам нужно поговорить.

Она молча шагала вперед. Маренич снова догнал ее и взял за руку. Она повернулась к нему, резко выдернула руку.

– Я сейчас закричу! Не смейте меня трогать! Мне не нужны ваши поганые деньги! – Она пошла прочь, почти побежала.

– Черт! – вырвалось у него. – Что же делать?

Он снова пошел за ней. Она, услышав его шаги у себя за спиной, повернулась, и он понял, что она сейчас сорвется и закричит, и, предупреждая взрыв, сказал негромко:

– Маргарита Павловна, успокойтесь, ради бога! Жив Коля, жив!

Оля провела бессонную ночь и уснула только под утро. Утром, посмотрев на себя в зеркало, с удовлетворением отметила, что выглядит отвратительно – лицо серое, под глазами синяки. Так тебе и надо, сказала своему отражению, чем хуже, тем лучше. Есть ей не хочется, но маленького нужно кормить. Хоть это она может ему обеспечить? Она разговаривает с ним, как со взрослым. Говорит ему:

– Ты не сердись на меня, ладно? Я все для тебя сделаю! Ну, кончится же когда-нибудь эта черная полоса? Ведь все знают, что жизнь полосатая! И что есть свет в конце туннеля, что после бури светит солнце, что будет и на нашей улице праздник…

Она бормочет вслух всякие слова, часто бессвязные, успокаивая себя… и ей кажется, что от этих слов ей становится легче…

Она разобрала кастрюльно-табуреточную пирамиду в прихожей, протерла пол в ванной, вытерла пыль с мебели. Закрыла окна, отрезав уличный шум… отчего в квартире сразу стало тихо и печально. Позвонила соседке Зое Никитичне, но той не было дома, и тогда она оставила ей записку – сообщила, что уезжает к маме. Отметила с отвращением, что солгала с удивительной легкостью… Лгунья! Что ж, бытие определяет сознание.

Она положила пистолет в сумочку, сложила бутерброды в пластиковый пакет, подняла с пола в прихожей каменно-тяжелую спортивную сумку с деньгами и вышла, захлопнув за собой дверь.

…Она вышла из междугороднего автобуса, когда смеркалось, чувствуя себя разбитой и уставшей. Позвонила Сергею, так, на всякий случай. Ей никто не ответил. Она держала мобильник, раздумывая, не позвонить ли Жене Костенко, Сергееву дружку, но подумала, что лучше прийти без звонка. Лишь бы он ей поверил! Она ловила на себе взгляды прохожих. Еще бы, нагруженная, как лошадь, женщина, с несчастным лицом… в мятой блузке… шепчущая что-то… ненормальная, наверное!