Книга двух путей - Джоди Пиколт

Мои руки зависают над клавиатурой.

В первую очередь я отвечаю Мерит.

Делаю паузу, мучимая сомнениями.

После чего пишу Кайрану три коротких слова:

Посылаю письмо социальному работнику из хосписа с вопросом о своей клиентке.

И наконец отправляю письмо Брайану. Я печатаю:

Но затем удаляю текст. Мне не жаль.

Я печатаю:

Но это звучит как прощание, и я снова стираю текст.

Мне нечего сказать, поэтому я отвечаю на вопрос, который задал Брайан.

Итак, я нажимаю на кнопку «Отправить» и смотрю, как слова улетают с экрана. И при этом думаю: «Но я и не сказала тебе всей правды».

Я уезжала из Египта в 2003 году в разгар бури в пустыне, которую древние египтяне называли neshni. Уайетт повез меня в Каир через дикую – бампер к бамперу – пробку. Лужи на шоссе превратились в озера, автомобили буквально плыли рядом с кричащими ослами, которые пытались протащить повозки через непролазную грязь. Вокруг было полно брошенных автомобилей: водители вылезали из машин, чтобы поорать друг на друга под проливным дождем. Меня подташнивало от горя и страха, пришлось даже оставить в окне небольшую щелочку.

– Мне следовало поехать вместе с тобой, – пробормотал Уайетт, вглядываясь в пелену дождя.

Но мы оба знали, что наши отношения еще слишком сырые и неустоявшиеся. Если бы Уайетт поехал со мной, это придало бы нам некий статус в опережение графика, ведь мы встречались всего несколько недель, что было бы чистой воды безумием. Наш роман случился неожиданно и развивался весьма интенсивно, совсем как сегодняшняя буря.

Мой мозг уже начал машинально делить все события на «до» и «после». Даже сейчас, сидя рядом с Уайеттом настолько близко, что видела щетину на его щеках, я думала о своей матери, лежащей на чужой кровати, о том, что ей моют голову и протирают тело чужие люди. А еще я думала о том, как странно устроена жизнь: то, что родители делали для нас в детстве, мы делаем для них в старости.

Количество дорожно-транспортных происшествий растянуло нашу поездку в аэропорт, заставив выбирать окружные пути.

– Я могу опоздать на рейс, – бормочу я, глядя на часы.

– Иншаллах! – отвечает Уайетт. На все воля Божья.

Несмотря на то что силы природы явно сговорились оставить меня в Египте, мы наконец припарковались у входа в аэропорт. Однако ни я, ни Уайетт не сделали попытки выйти из автомобиля. Перед ветровым стеклом мужчина в желтом сигнальном жилете дико размахивал руками, призывая нас не задерживать движение.

Я посмотрела Уайетту в глаза и, как бы предупреждая его вопрос, сказала:

– Со мной все будет отлично.

– Олив, если тебе когда-нибудь хоть что-то понадобится… Будь я проклят! Я сделаю для тебя все что угодно. – Уайетт накрыл мою руку своей. – Все что угодно. В любое время. Без срока давности.

Наш пикап постепенно стал наполняться невысказанными словами, затуманивая окна и поднимая температуру в салоне. Мое сердце разрывалось между Уайеттом и Бостоном.

Уайетт поднес мою ладонь к губам и, крепко стиснув пальцы, поцеловал:

– Олив, я люблю тебя.

Я понимала, что если сейчас скажу сакраментальные слова, то уже точно не смогу уехать. Сделка будет скреплена печатью: клятва дана, клятва получена. Поэтому я подняла руку, растопырив пальцы, словно звезду, позволив словам Уайетта уплыть прочь.

– Знаю, – прошептала я и ушла не оглядываясь.

Уайетт спал, не запирая дверь в комнату. Когда я проскользнула внутрь, он лежал, раскинувшись на кровати; голая грудь, вокруг талии смятая простыня. Лунный свет окрасил гибкое тело золотом, словно любимую модель. На секунду замерев, я пристально разглядываю его. Ну конечно, я заметил и седину у него в волосах, и паутинку морщин под глазами, но только сейчас я вдруг особенно отчетливо осознала, сколько лет прошло с тех пор, как я видела Уайетта без одежды. Как он изменился. Как я изменилась.

Уайетт резко садится:

– Дон? Что случилось?

– Я люблю тебя. – Я неожиданно понимаю, что это самый точный ответ на все его расспросы.

Похоже, до Уайетта начинает доходить, что на нем нет одежды, а кто-то – быть может, посторонний – стоит в его спальне. Поплотнее завернувшись в простыню, он смотрит на меня прищуренными глазами.

– Я знаю, – отвечает он. – Это ведь вторая реплика, да?

– Мне следовало сказать тебе пятнадцать лет назад. Но я подумала, что тогда точно не смогу уехать.

– Тогда зачем говорить сейчас?

– Потому что не хочу до конца жизни жалеть, что не сделала этого.

Уайетт ловит мой взгляд:

– Ты здорова?

– Нет, я пока еще не собираюсь умирать. По крайней мере, от известной мне болезни.

– Ну вот. По крайней мере, хоть что-то хорошее. – Уайетт хлопает рукой по кровати рядом с собой, и я сажусь. Его слова падают камнем. – Олив, пятнадцать лет – очень долгий срок.

– Да, – соглашаюсь я.

Я смотрю на белую простыню. Наши руки разделяет всего несколько дюймов. Наши пальцы встречаются, меня бросает в дрожь.

За те несколько недель, что я провела здесь, мы с Уайеттом, естественно, не могли избежать тактильных контактов: он передавал инструменты, указывал, похлопывая по спине, и даже помогал спускаться по веревочной лестнице. Но сейчас мы впервые за все это время позволили себе не случайные прикосновения. Во взгляде Уайетта я читаю немой вопрос – то, что он не решается выразить словами.

И я, не дав себе времени опомниться, целую его.

Очень быстро. Ошеломляюще. Нажим его губ как прелюдия, как увертюра. И до боли знакомый вкус ирисок. Я первая отстраняюсь от Уайетта.

– У тебя теперь другая жизнь, – вздыхает он.

– А что, если я снова хочу эту? – поколебавшись, говорю я. – Хотя бы на одну ночь.

Его ладонь ложится на мое бедро.

– Тогда я самая счастливая на свете поденка.

Уайетт медленно, оставляя время передумать, притягивает меня к себе. Потом его губы снова прижимаются к моим.

В благоприятных условиях достаточно чиркнуть спичкой, чтобы раздуть адский пожар. Именно эта мысль мелькает в голове, когда я, ощутив вкус губ Уайетта, мгновенно переношусь сквозь время назад – на другой двуспальный матрас, в другой украденный миг, в кольцо все тех же рук. Уайетт теперь везде, разжигая во мне огонь. В отличие от объятий Брайана, эти руки вызывают тревожное чувство, словно я скатываюсь с американских горок и никто не пытается меня удержать.