Дамир. Любой ценой - Юлия Бонд

– Вот такая твоя благодарность за всё, что я для тебя делал все эти годы? – криво ухмыляется, делая шаг навстречу.

Дина

Делал для меня все эти годы… Что?

Я медленно сползаю по стенке: ноги перестают слушаться, а руки трясутся как у алкоголички. Воздух превращается в ядовитый газ. Открываю рот, делаю глубокий вдох, но надышаться не могу. Сердце колотится с бешеной скоростью, в висках гудит.

– Делал для меня? – выдавливаю через силу. – Получается, Дамира ты тоже сделал инвалидом… Для меня?

Давид меняется в лице моментально. Если минуту назад его глаза пылали гневом, то сейчас он быстро-быстро моргает, приподнимает брови и смотрит на меня удивлённым взглядом.

А я не знаю, откуда взялась эта смелость. Страх испарился, исчез. Давид начал играть в открытую, а я… Устала. Вымоталась за все эти годы, живя черте как!

Это не моя жизнь, а чужая. Я каждый день задаю себе вопросы: что здесь делаю, почему плыву по течению? Ведь я хотела счастья, но вместо этого… В сердце одна лишь боль, а в душе пустота.

– Что за хуйню ты несёшь? – Давид повышает тон, но я уже ничему не удивляюсь.

Я не знаю этого человека, точнее, не знакома со всеми его масками. А то, что он их имеет – убедилась лично: Дамир, Рената и, наверное, это ещё не все.

Делаю глубокий вдох, храбрясь изо всех сил.

Нет, Фатхетдинов, тебе меня не запугать! Я не «твоя» Рената, а женщина, по которой ты сходишь с ума. Поэтому…

Поднимаю взгляд вверх и на одном дыхании выдаю:

– Два года назад ты избил Дамира, когда он был пьяным.

Секундная пауза, а потом:

– Бред, – он хватает меня за плечи и начинает трясти, – кто тебе сказал? Откуда ты взяла эту чушь?

Я кривлюсь от боли, но муж не сбавляет оборотов. Он напирает на меня снова и снова, пока я окончательно не дохожу до точки кипения.

Плевать, что будет потом.

Либо сейчас, либо никогда!

– Я слышала твой разговор с Ренатой, когда ты ей угрожал и, – опускаю взгляд на его пальцы, – наверное, тряс, как сейчас трясешь меня. Отпусти! Мне больно, Давид.

– Дин, я… – он замолкает, обдумывая мою последнюю фразу.

Ослабляет хватку, а затем и вовсе отходит, делая несколько шагов назад.

Когда Давид садится на бортик ванной, я облегченно вздыхаю. Душа по-прежнему болит, но эта боль иная, нежели два часа назад, когда я обо всем узнала. Сейчас – тупые спазмы в груди, будто кровоточат старые раны.

– Знаешь, Фатхетдинов, – смело произношу, поправляя платье и снимая разорванные колготы и трусики. – Ты, как был дураком два года назад, так им и остался.

– Я люблю тебя, Дина, и всю дорогу любил. И всё, что я делал, то только из-за любви к тебе.

– Дурацкая у тебя любовь. Одержимая. Больная. Так не любят, Давид!

– А как любят? Как твой Шагаев? Втихаря и в стороне, – криво ухмыляется, – как трус?

– Да что ты знаешь о его любви? – произношу на эмоциях. – Ты… Вот ничего абсолютно не знаешь. Любить – это дарить счастье своей половинке любой ценой, даже во вред себе. А ты…

Мне нечего сказать, точнее, больше не хочется. Я услышала всё, что нужно и этого достаточно, чтобы мой привычный мир перевернулся вверх дном.

Я выхожу из ванной комнаты, не говоря ни слова. Закрываюсь с сыном в детской комнате и весь оставшийся день игнорирую попытки мужа помириться. Давид сдаётся. Не напирает, не пытается вывести на диалог, а просто запирается в своём кабинете и сидит там до самой ночи.

На следующий день я просыпаюсь с утра пораньше и по привычке готовлю завтрак для нас троих. Делаю всё на автомате, стараясь не думать, что это в последний раз: чёрный кофе для мужа и овсянка, сваренная на обезжиренном молоке.

Мы встречаемся с Давидом на кухне. Я отвожу в сторону взгляд, сухо произнося: «Доброе утро», а муж подходит ко мне со спины и, обняв за талию обеими руками, зарывается лицом на моём плече.

– Ангелочек, прости меня, пожалуйста. Я не сдержался вчера, но это больше не повторится.

Его «ангелочек» заставляет меня закатить глаза и скривится, словно от зубной боли.

– Твой кофе, – отвечаю холодным тоном, а затем разжимаю на талии кольцо мужских рук и отхожу в сторону.

Давид благодарит за кофе и, взяв со стола чашку дымящегося напитка, подносит к губам.

– Я хочу пожить отдельно, – произношу я, а Давид, не ожидав подобного поворота, давится кофе.

– Исключено, – отвечает безапелляционно, но меня это уже не волнует.

– Если ты не понял, то я поставила тебя перед фактом, а не спросила разрешения.

– Дина, нет! Я не позволю тебе жить отдельно. Ты моя жена, поэтому остаёшься в этом доме вместе со своим мужем.

– Отлично. Значит, я подам на развод.

– Ты не сделаешь этого, – качает головой, нервно теребя манжет рубашки. – Не позволю.

– Да? – глотаю истерический смешок. – Не позволишь?

– Нет. Даже не думай. В моей семье никогда не было разводов.

– Значит, ты будешь первым… В «своей» семье.

Дина

Давид не поверил. Решил, что его слово – закон, а я позлюсь, но из дома не уйду. А я не стала с ним спорить. Доказывать, бить себя в грудь… Зачем? Он совершил чудовищный проступок, да не проступок даже, а преступление. Как такое можно простить? Забыть?

Нет! Не забудется. Не сотрётся из памяти никогда.

А я только сейчас поняла, куда я вляпалась. Он же стопроцентный абьюзер. И был таковым с самого начала наших отношений: гиперопека, неконтролируемая ревность, решение всех моих проблем взамен на… Всю меня.

Когда умерла мама и я осталась в этом огромном мире одна с маленьким ребенком на руках, Давид – единственный, кто помог, поддержал. Он взял на себя все хлопоты: по захоронению, переоформлению документов на квартиру и просто был рядом, ничего не требуя взамен. Он не позволил сойти с ума, вытащив меня из затяжной депрессии. Тогда я ничего не соображала, глотала горстями таблетки и всё время плакала, плакала. Шли дни, и я постепенно приходила в себя. Вернулась на работу, отвела Саньку в детский сад, но сын начал болеть, а на работе мне сразу дали понять, что терпеть мои постоянные «больничные» не собираются. Можно было нанять няню, но с зарплатой медсестры – утопия, увы. Поэтому я бы и дальше катилась непонятно куда, если бы не Давид.

А он любил меня всё это время. Почему? Не знала тогда, не понимаю и сейчас. Зациклился на мне. Заклинило. Оказывается, с мужчинами такое случается.

* * *