Чаша гнева - Дмитрий Казаков

– О, да ты сегодня посрамишь самого Креза! – сказал уважительно тот, кого назвали Клодом. – А это кто с тобой?

– Это мой друг, его зовут Робер! – пояснил Ламбер, переступая порог. – Одну ночь он проведет в нашем скромном обиталище!

– Пусть заходит, и не говорит, что парижские школяры негостеприимны! – Клод пошире раскрыл дверь. – Входите, сеньор, и примите наше скромное радушие!

– Благодарю вас, во имя Господа, – сказал Робер, заходя.

Внутри была всего одна обширная комната. Из мебели имелась пара сундуков, обитали же школяры прямо на полу, который был завален сушеным тростником.

– Эй, Жиро, сбегай-ка за вином! – приказал Клод высоченному рыжеволосому парню, лицо которого густо покрывали веснушки. – А вы, парни, потеснитесь! Видите, у нас гость!

Роберу выделили теплое место у самой печки. Он благоразумно не стал снимать ризы, понимая, какой переполох вызовет вид орденской котты.

Посланец вскоре вернулся, потрясая двумя здоровенными бутылями.

– Восславим же Святого Бахуса! – вскричал Ламбер, щедро плеща в подставленные кружки. – Того самого, который позволил мне благополучно вернуться сюда!

– Восславим! – дружно заревели школяры.

Робер осторожно понюхал мутную жидкость, находящуюся в предложенной ему кружке, и решился отпить. К его удивлению, вино оказалось вполне приличным.

– Еще! Не скупись! – закричал кто-то из школяров, и кружки вновь наполнились.

Ученые юноши, которым, судя по истощенным лицам, редко удавалось хорошо поесть, глотали вино жадно, точно надеялись обрести в нем мудрость, и вскоре опьянели. Начались разговоры, которые Робер, в силу незнания латыни, большей частью не понимал. Речь шла о самых разных вещах, от хроник Эмуена де Флери[243]до учения о духовной колеснице и спрягающем глаголе, от трактата Иоанна Скотта Эриугены «О божественном предназначении» до вульгарных стишков бродячих вагантов.

Один из школяров прочитал на латыни краткую поэму, которая вызвала бурю восторгов. Робер не понял ни строчки. Когда он не выдержал, и лег спать, немногие устоявшие против вина студенты спорили об Абеляре. Прочие дрыхли вповалку.

Но мы верим, что волею Божией возведены из ничтожества на этот престол, с которого будем творить истинный суд и над князьями, и даже над теми, кто выше их.

Папа Иннокентий III. 1198

17 января 1208 г.

Иль-де-Франс, Париж

Привычка оказалась сильнее усталости. Во все время молитвы Робер просыпался, точно по команде, и негромко, одними губами, чтобы не разбудить беспечно храпящих клириков, произносил положенное число раз "Отче наш".

Затем вновь засыпал, но когда за окнами стало светло, то спать он более не мог. Осторожно поднявшись, он пробрался туда, где разметавшись на спине, с безмятежным выражением лица возлежал Ламбер, и легонько толкнул его.

– Оставьте меня, во имя Господа, – забормотал тот. – А solis ortu usque ad occasum[244]нет мне покоя!

– Вставай, школяр, – не унимался Робер, тряся недавнего спутника за плечо! Время уже не раннее, пора в путь!

Ламбер открыл глаза и застонал.

– В самом деле, бесчеловечно будить человека так рано! – сказал он, ощупывая голову. – Воистину вчера удачная была попойка, клянусь головой Святой Женевьевы!

– Нам надо идти! – настаивал Робер.

– Сейчас, сейчас, – забормотал школяр, садясь. Кто-то из его собутыльников, кажется, Клод, пивший вчера чуть ли не больше всех, застонал во сне.

– Вот до чего людей довели! – не очень ясно высказался Ламбер, и вместе с Робером они выбрались во двор. С утра подморозило, и воздух после кислой вони переполненного людьми помещения был исключительно вкусен.

– Пойдем, что ли, – школяр уныло зевнул, и побрел на запад.

Они миновали громаду собора, из внутренностей которого доносилось нестройное пение каноников, и свернули на север. В этот самый момент спереди послышался стук множества подков.

– Накинь-ка капюшон, брат Робер, – проговорил Ламбер, к которому вернулась обычная осторожность.

Рыцарь последовал его совету, и вовремя. Из-за поворота показалась многолюдная процессия. Впереди всех ехал Кадок, при виде которого Робер вздрогнул. Губы главы королевских наемников были плотно сжаты, а на лице застыла маска надменности.

За Кадоком следовало десятка полтора конных сержантов и рыцарей. Все они были с обнаженным оружием, во взглядах, кидаемых во все стороны, читалась подозрительность.

Путники, чтобы не быть затоптанными, прижались к стене.

За рыцарями на каурой лошади ехал просто одетый человек мощного телосложения. На красном лице сияла довольная улыбка, его можно было бы принять за купца или небогатого рыцаря, если бы не омюс[245], подбитый горностаем.

Затаив дыхание, наблюдал Робер, как проезжает мимо Филипп, Божией милостью король Франции, прозванный Завоевателем.

Место рядом с королем занимал пожилой рыцарь в алом плаще Ордена Госпиталя. Постное, гладко выбритое лицо не выражало ничего, а взгляд иоаннита был острым, точно наконечник копья.

Замыкали процессию еще с десяток конных воинов.

– Кто это был? – сглотнув комок в горле, спросил Робер, когда последний из всадников скрылся в направлении Малого моста.

– Который?

– Госпитальер, – Робер невольно поежился, вспоминая пронизывающий взор рыцаря в алом плаще.

– Это брат Герен, – охотно ответил Ламбер. – Первый советник короля. И чего он тебе дался? Идем лучше!

Миновав еще пару кварталов, которые почти сплошь занимали богатые лавки, они вышли к мосту. Этот оказался гораздо больше, чем тот, по которому Робер проходил вчера, и держал на каменной спине многочисленные здания.

– Мост Менял! – гордо сказал Ламбер. – Если у тебя в кармане водятся деньги, то лучше всего идти с ними сюда!

По другую сторону реки, слева от моста, берег целиком занимали причалы и склады парижского порта. Воду покрывали многочисленные лодки. Над домами правого берега тут и там, образуя настоящий лес, поднимались к бледно-голубому небу дымы из труб.

Перейдя мост, почти сразу свернули направо.

– Это была улица Сен-Дени, – сообщил Роберу школяр, – и если идти ей дальше, то по левую руку будет рынок. Такой, какого ты в жизни не видал! Самый большой во всем мире!