Веер - Сергей Лукьяненко

– А теперь самое сложное…

– Она останется со мной, – быстро сказал я.

– Кирилл, всему есть предел. В том числе и нашей снисходительности. Зря ты забрал девочку из Нирваны, там ей было самое место. В конце концов, ее могли и вернуть через месяц-другой. Как раз образумилась бы.

– Так это моя вина, не ее.

– Она участвовала в этих нелепых террористических выступлениях – раз. – Наталья демонстративно загнула палец. – Укрывала беглую преступницу – два. Нарушила обещание не разглашать и не мешать, которое дает каждый человек, узнающий о функционалах, – три. В ответ на предложение покаяться заявила, что продолжит свою деятельность, – четыре. И, что самое неприятное, напала на функционала! На функционала-полицейского при исполнении! Пять!

Наталья звонко ударила пятерней о стол.

– Больше этого не повторится, – сказал я. – Никакого терроризма, никакого укрывательства. И она покается. А перед Андреем Петровичем извинится.

– Кирилл, мы не в детском саду. – Наталья покачала головой. – «Извините, я больше не буду» – и снова проказничать. Нет, Кирилл. С Настей вопрос уже решен.

Я почувствовал, что начинаю заводиться. И положил руку на ее ладонь, придавливая к столу.

– Настя никуда отсюда не уйдет, – сказал я. – Все. Точка. Баста. Конец.

Наталья нахмурилась. Ее лицо еще более подурнело.

– Так и предполагала, что с этим будут наибольшие сложности… Зачем тебе бывшая содержанка мелкого бизнесмена? Тебе что, баб мало? Выбирай любую! Опытные стервы, добропорядочные жены и матери, наивные малолетки – выгляни из окна, целые стада задницами вертят!

– Я выбрал.

– Вопрос уже решен, Кирилл, – сказала Наталья. И я вдруг понял, что она сделала упор на слово «уже».

– Настя! – крикнул я, вскакивая. – Настя!

Мне никто не ответил.

– Но я пойду тебе навстречу, – продолжала Наталья, будто и не замечая моего поведения. – Она никуда отсюда не уйдет.

Я кинулся к лестнице, выбежал на этаж выше. Дверь на кухню была открыта.

Настя лежала на полу возле плиты. На сковороде неспешно подгорала яичница – каким-то уголком сознания я отметил, что она сделана как для детей, в виде веселой рожицы с глазами-желтками и полоской бекона вместо улыбающегося рта. Металлическая лопатка, которой Настя собиралась перекладывать яичницу на тарелку, отлетела в угол кухни.

Когда я наклонился над Настей, в ее глазах еще оставалась жизнь. Жизнь и страх – они всегда неразрывно вместе. Мне показалось, что она узнала меня. Мне даже показалось, что она обрадовалась. Но в следующий миг в ее глаза пришла смерть и унесла страх.

Я замотал головой.

Нет!

Да как же так? Это мой дом. Это моя крепость. Даже у глупой бабки Белой туповатая прислуга исцелялась за считанные минуты. Я таможенник. Я почти военный. Я исцелился, когда мне весь живот в фарш размололо. А тут даже ран нет!

– Настя! – крикнул я. – Не умирай!

Я потряс ее за плечи, прекрасно понимая, что она уже умерла. Она держалась не меньше минуты после того, как ее сердце остановилось. Настя упала… оброненная лопатка загремела над моей головой… Почему она не закричала? Не могла? Или не захотела? Она не закричала. Но жила еще не меньше минуты, дожидаясь, пока я приду.

– Живи! – приказал я. – Живи!

Я положил руки ей на грудь. Представил, как от моих пальцев исходят невидимые токи, запуская сердце… как синей молнией дефибриллятора бьет разряд…

Должно получиться.

Да?

Но ничего не происходило.

Сердце остановилось, и девочка умерла. Никакой мистики.

– Она умерла, – сказала Наталья. Стоя в дверях, она задумчиво смотрела на меня.

– Оживи ее! – крикнул я.

– Нет.

– Не можешь? Или не хочешь?

– Не хочу, – признала Наталья. – Я говорила: есть вещи, которые мы не прощаем. Нападение на полицейского – одно из них. Успокойся. Все кончилось.

– Я спокоен, – сказал я, глядя на Настю.

– Вот и хорошо. У этой девки уже было три мужика – в неполные девятнадцать. Зачем тебе такая? Ты же не дурак, ты не станешь говорить, что у вас была любовь? Не было ее, только секс! Я специально не беспокоила вас ночью, дала тебе поразвлечься.

– Зачем ты так… грубо? – Я посмотрел на Наталью.

– Чтобы ты понял – мы можем быть грубыми. – Она прищурилась. – Эта девочка нам не нужна. А тебя хотелось бы сохранить. Если ты случившееся проглотишь – значит останешься с нами. Если нет – присоединишься к ней.

– Значит, так?

– Именно так.

Я провел ладонью по лицу Насти, закрывая ей глаза. Поправил выбившуюся из брюк блузку. Встал. Пожаловался Наталье:

– Не понимаю, зачем она это брякнула. Про то, что лучше умереть стоя. Ведь полицейский согласился дать нам шанс… Он не соврал?

– Нет. Ей бы позволили жить.

– Глупость несусветная, – сказал я. – Все эти громкие слова и красивые позы… «они не пройдут», «все-таки она вертится», «родина или смерть», «готов умереть за свои убеждения» – все это становится чушью, когда приходит настоящая смерть… Все это – для детей. И для взрослых, которые ими манипулируют…

Наталья одобрительно кивнула.

– Но она все-таки вертится, – сказал я. – Ведь так? Она вертится, а они не пройдут, родина остается родиной, даже если смерть становится смертью, и никто не готов умереть, но иногда проще умереть, чем предать… ты некрасивая злая баба, которую никто и никогда не любил просто так, ты даже в наш мир пришла не оттого, что свой любишь, тебе нужна только власть.

Наталья всплеснула руками, будто учительница, чей любимчик, блистательно решив интегральное уравнение, не сумел перемножить два на два. На ее лице отразилось явственное огорчение.

– Ты сволочь, – сказал я. – Все вы сволочи. И дело не в том, что управляете нами исподтишка, что крутите и вертите мирами как хотите. Все равно нами кто-то бы правил, кто-то бы манипулировал. И не в том беда, что вы отнимаете свободу, а взамен даете золоченую клетку. Свобода не измеряется в квадратных километрах. И даже не в том, что отнимаете у нас родных и друзей. Мы ведь их все равно помним, а это главное. Вы сволочи, потому что отнимаете нас от тех, кому мы дороги! Вы не оставляете им даже памяти о нас. Но тебе и этого оказалось мало, да? Люди для вас – фигуры, которые можно как угодно переставлять на доске, превращать одну пешку в ферзя, а другую сметать с доски, выстраивать свою партию…

Я замолчал.

Замолчал, потому что все понял. Все самое главное.

Я понял, зачем меня превратили в функционала.

И спросил: