Бойня - Оса Эриксдоттер

Ландон посмотрел на задернутые окна. Жалюзи так и закрыты, как и в тот день, когда он забрал Молли. А сейчас… кто-нибудь сообразил, что он дома? Может, разговоры слышны соседям?

Ландон торопливо сдвинул движок регулировки громкости налево, почти до минимума.

Восторженные крики до сих пор стоят в ушах.

Дорогие друзья, дорогие сограждане! Мы почти достигли цели! У нас не было времени на раскачку, и мы с вами совершили настоящий прорыв!

Фотографы умоляют чуть повернуть голову, им важно поймать выгодный угол. Народ на заборах и даже на столбах уличных фонарей.

Наступает самое прекрасное время года, и мы как никогда близки к цели.

А как они скандировали, когда он сошел с трибуны! Ю-ХАН, Ю-ХАН! Микрофоны роились у подиума, как огромные мохнатые пчелы.

Такие моменты он репетировал перед зеркалом, когда ему было семнадцать и он мечтал стать рок-звездой. Вот это и есть награда за многие годы усилий, и, что там говорить, не только усилий, но и лишений. Однако сегодняшнее торжество почему-то далось ему нелегко. Он так старался все время изображать свою легендарную улыбку, что верхняя челюсть совершенно онемела. Голова вспотела, как после переперченного чили кон карне.

Лишь бы не потекло на лоб.

Совершенно обессиленный, Юхан прошел в рабочий кабинет и опустился в кресло. Без десяти час. Ровно в час начнется интервью. Американский журналист собирается написать целую полосу о шведской политике оздоровления нации. Пресс-служба в Русенбаде потирает руки. Какая газета? “Нью-Йорк таймс”, кажется. Том предупредил: старик ушлый, будь начеку. И наглый – потребовал час. Юхан согласился на полчаса. Все, что он мог сказать, уже сказал на митинге в Кунгстредгордене. У американца наверняка есть запись, что ему еще надо? Вся работа – перевести на английский.

А фотограф? Придет вместе с интервьюером?

Юхан пригладил влажные волосы и поморщился. Как есть, так есть, мыть голову уже некогда.

Сложил ладони в лодочки и приложил к ушам. Ушные раковины горячие. Надо немного охладить, а то уши на снимках получаются алыми, как коммунистический символ. Этому приему научил его один политик в Вашингтоне. Следи за ушами.

Юхан подошел к столу, взял ледяную бутылочку “Луки”[48] и приложил сначала к одному уху, потом к другому. Открыть бы окно, но нельзя. Во время очередной проверки служба безопасности обнаружила неприятную деталь: откроешь окно, и снайпер на крыше дома напротив упадет в обморок от восторга.

Охладил уши по второму кругу.

Дорогие сограждане! Братья и сестры!

Всего один день до летнего праздника. Росси уже прислал предварительные доклады. “Глобен” арендован, больше двадцати провинциальных церквей, Норрпортен[49] в Сундсвале…

Все идет как по маслу. Минутная слабость. Хо-Ко… Тяжелый удар, но кто сказал, что путь к совершенству усеян розами?

В дверь постучали. Юхан мгновенно поставил ледяную бутылочку на стол.

– Да?

Дверь открылась.

– Гэри Стальберг, господин статс-министр.

Юхан кивнул:

– Пусть зайдет.

Вслед за Стальбергом проскользнул фотограф.

– Позже, – отрицательно мотнул головой Сверд.

– Но на мою-то камеру снять можно? – спросил Стальберг и протянул фотографу тяжелый Nikon. – На память.

– Прошу прощения за жару. Мы еще не достигли американского совершенства по части кондиционеров. Климат другой.

Юхан приложил руку ко лбу – вот-вот потечет.

– Вообще-то не страшно. Не Нью-Йорк. Но если хотите, можем перейти куда-то в более прохладное…

– Нет-нет… I’m fine. – Юхан изобразил тысячу первую за этот день улыбку.

Уже который раз он запинался. Слова расплывались во рту, будто желе, и никак не хотели обретать форму.

Гэри Стальберг… что он хочет? Совершенно непроницаемая физиономия, стеклянные глаза.

– Давайте начнем с ваших… – журналист заглянул в бумажку, – оздоровительных лагерей для тучных.

Юхан сделал большой глоток и некоторое время посвятил незаметной для собеседника борьбе: газированная минералка застряла в глотке.

– Если я правильно понимаю, речь идет о добровольных тренировочных лагерях?

– Можно назвать и так.

– И в то же время, когда я готовился к интервью, с удивлением узнал, что вы ожидаете, что все без исключения люди с избыточным весом добровольно поедут в эти лагеря. А один из ваших соратников по Партии Здоровья недавно заявил, что речь идет об обязательном участии.

– Да, это так.

– Звучит как парадокс. Возможно, я чего-то не понимаю.

– Видите ли… в этом случае “добровольное” и “обязательное” фактически являются синонимами. Все же хотят сбросить вес, не так ли?

– Все до единого?

– Ну всех я, конечно, не расспрашивал. – Юхан непринужденно улыбнулся. – Ну хорошо, подавляющее большинство.

– А что делать с остальными?

– Мы всегда повторяем приглашение.

– И это приносит результат? – Стальберг удивленно поднял бровь.

– Безусловно.

– А где расположены эти лагеря?

– По всей стране.

– Но, насколько я понял, вы не даете адреса? Даже родственникам.

– Этому есть простое объяснение. В начале кампании мы, разумеется, давали адреса, разрешали посещения. Но опыт показал, что контакты с родственниками скорее мешают, чем помогают процессу реабилитации. Социальное давление, знаете ли… Ведь родственники и приятели – это как раз те люди, которые и загнали несчастных в болото ожирения. Вы же не станете размещать клиники лечения алкоголизма рядом с винным магазином? Но самое главное – мы не хотим видеть в наших лагерях журналистов. Я думаю, вы и сами понимаете: многие люди с лишним весом и так чувствуют себя в какой-то степени стигматизированными. А тут журналисты с телекамерами, фотоаппаратами – и так целый день подряд. Представьте себя на месте этих несчастных.

– А написать домой они могут?

– Нет. Без права переписки. Из тех же соображений.

– А разве стигматизация, как вы выразились, не является результатом вашей же политики? Во время избирательной кампании вы характеризовали тучных людей как паразитов на здоровом теле общества.

– Я никогда так не говорил.

– Минуточку… – Стальберг заглянул в блокнот. – Патологическое ожирение стоит нам тридцать пять миллиардов в год. Эти деньги не свалились с неба, это ваши деньги. Деньги налогоплательщиков… и так далее. Это ваши слова?