Р.А.Б. - Сергей Минаев

– Куда? На баррикады?

– Нет. Я предлагаю пойти в клуб, где собралась отколовшаяся часть Фронта.

– Я не потащу ее туда.

– Тебе проще будет объяснить ей, почему мы это делаем.

– Я и сам не понимаю, почему. – Я растерянно смотрел на телефон.

– Because we must… Where’s our boy? We’ve lost our boy. But they should know, where you’ve gone, because again and again, you’ve explained, – тихо напевал он слова незнакомой песни. – You’re going to… National… to the national… There’s a country, you don’t live there, but one day you would like to, and if you show them what you’re made of…

– Мы сошли с ума. Окончательно сошли. Впрочем, теперь уже все равно, – сказал я и начал набирать ее номер.

Мне действительно было уже все равно. Я хотел увидеть только одно: глаза цвета Балтийского моря. Но я видел лишь большие группы сидевших по обеим сторонам набережной людей. Я видел зажженные ими костры. Отсюда лица были неразличимы, но я слышал голоса. Еще я слышал милицейские сирены, и свист, и скандирование толпы где-то вдалеке. На Савинской набережной, у клуба «Сохо румз», вспыхнули первые машины. Зазвучали рожки. Но санитарных машин пока не было.

Аня приехала в клуб около трех утра, когда уже отгремели зажигательные речи лидеров радикалов про раздачу оружия и возведение баррикад в самых оживленных местах столицы. Когда толпа, набившаяся в клуб, как сельди в бочку, перестала скандировать «Fuck Картель!» и готова была в качестве репетиции перед разгромом корпораций для начала разгромить барные стойки.

Я встретил ее у входа и повел извилистыми коридорами в закрытую зону клуба. Туда, где в нескольких маленьких комнатах кучковались лидеры движения. И хотя я был весьма нетрезв, тем не менее не мог не заметить, насколько Аня напряжена.

Мы проходим в дальнюю комнату, минуя большой холл с плазменными панелями по стенам. На панелях без звука транслируется порно, а парочки молодых революционеров и революционерш тискаются по углам. В помещении висит сладковатый запах анаши, смешанный с запахом алкоголя, а из колонок гремит «Ramstein», и все здесь пропитано настроением «последних дней Помпеи». Все невероятно пьяны и безрассудно счастливы, а я чувствую, что в кармане джинсов без остановки вибрирует мобильный. Я ищу глазами Загорецкого, но не нахожу, а в тот момент, когда мы наконец забиваемся в угол у барной стойки, Аня говорит мне:

– Пойдем отсюда!

– Почему? – не понимаю я. – Я хотел тебе все показать. Я хотел объяснить, ради чего все это. Как оно будет… завтра.

– Давай уедем отсюда, и завтра ты проснешься у меня, и все будет совсем по-другому!

– Послушай, завтра с утра мы должны стоять перед офисами. Мы собираемся взять оружие, мы…

– Что ты несешь, Саша?! – говорит она срывающимся голосом. – Какое оружие? Кому все это нужно? Прошу тебя, поедем! Завтра эти уроды бросят вас там одних. Исчезнут, испарятся!

– Как ты можешь?! – Я стараюсь перекричать музыку. – Ты рассуждаешь, как секретарша с ресепшн!

И в этот момент бармен вдруг приглушает музыку и ставит на стол ноутбук, из которого звучит голос ведущего «Радио Гутен Таг»:

«Я поставлю вам песенку “Дилайла” Тома Джонса образца 1968 года. Это был потрясающий год. Джейн Фонда в том году сыграла в фильме “Барбарелла”, а в Париже выросли баррикады. Случилось то, до чего вы так и не дошли. Всем, кто собрался вернуться домой, посвящается….»

– Ты понимаешь? – указывает она на ноутбук, но кто-то вдруг скидывает его со стойки и орет: «Провокатор!» – а зал поддерживает его свистом и улюлюканьем.

– Не понимаю! – кричу я, потому что музыка опять становится невыносимо громкой. – Это революция!

– Саша! – Она придвигается ближе. – Нет никакой революции! Есть ты и я. Нас двое, понимаешь? Мы уйдем отсюда, мы можем уехать из города, мы можем…

– Составить хорошую семью, найти новую работу! – Ору я в пьяном запале. – Ты пойдешь работать продавцом в супермаркет, а я – заместителем начальника склада. Так?

– Я скорее повешусь, чем пойду работать продавцом в супермаркет, – тихо говорит она, качая головой.

– Взять тебе выпить?

– Не надо.

В этот момент телефон снова начинает отчаянно вибрировать, и я шепчу Ане на ухо:

– В туалет! – и отваливаю.

Все кабинки заняты, стоя спиной к залу, я вжимаюсь в стенку холла и отвечаю на звонок.

– Где ты? – кричит Света.

– В клубе.

– Где?

– Какая разница? Мы обсуждаем планы на завтра.

– Когда приедешь? Я очень волнуюсь.

– Я… я не знаю. Через час… или два. Я постараюсь побыстрее.

– Я… я люблю тебя, – внезапно говорит Света, и я замираю. – Ты слышишь?

– Слышу, – говорю я так, чтобы она услышала.

– Я боюсь за тебя! – Я чувствую ее отчаяние и напряженное ожидание. Это моя жена, и она в панике.

– Я люблю тебя! – повторяет она.

– Я тоже. Я тоже люблю тебя! – кричу я как можно увереннее.

– Приезжай скорее!

– Я постараюсь.

Она отключается, я засовываю телефон в карман и краем глаза замечаю какое-то движение, словно метнувшуюся тень. У меня холодеют руки. Я возвращаюсь, обогнув барную стойку с другой стороны, по пути ухватив стакан виски. Аня сидит на месте и смотрит в стену. Опрокинув в себя виски, я вдруг понимаю: она все слышала. Наш со Светкой разговор. Не факт, что с начала, но абсолютно точно – до конца.

– Какой же ты трус! – одеревеневшими губами говорит Аня.

– Я? Я не трус! О чем ты говоришь?! – Я делаю вид, что не понимаю, о чем. – Десять минут назад ты спорила со мной по поводу нашего завтрашнего выступления, а теперь называешь трусом! Ты просто маскируешь свое неприятие перемен. Не можешь понять, для чего мы здесь! Для чего завтра будем там! Мы идем на улицы…

– Вы – это кто? – Она обвела рукой зал. – Куча этих пьяных ублюдков? Это они, что ли, будут сражаться завтра с картелем? У них нет никаких идей. Для всего здешнего сброда это всего лишь еще одна драка после футбольного матча, понимаешь?

– Это ты ни черта не понимаешь, я иду…

– Ты идешь на улицы не для того, чтобы делать революцию, Саша. Ты бежишь от проблем. От себя. Ты боишься сделать неправильный шаг. И чтобы не вспоминать об этом, идешь туда, с ними. Это не геройство, дорогой мой! Это побег…

– Аня, я очень люблю тебя, ты знаешь! – Я беру длинную паузу, борясь со злостью, со страхом неизбежной потери, с чувством пойманного на воровстве. – Но… все-таки мы из разных социальных лагерей. У нас разные интересы. И сейчас, называя всех тех, кто не побоялся выйти на улицы, ублюдками, ты делаешь… знаешь, ты пугаешь меня. Я много рассказывал тебе о том, что творится у меня дома. – Я сжимаю и разжимаю пальцы, подбирая мерзкие, ничего не значащие, пустые слова. Слова подлеца. – …О моей жене, и знаешь… когда ты так говоришь, мне начинает казаться, что со временем ты станешь такой же, как она… И что мы не сможем быть вместе…