Сон ребенка. Решение всех проблем - Ричард Фербер

Кристофер был тихим милым мальчиком, но напряженным и тревожным. Я узнал, что и покойный отец, и отчим у него алкоголики и в семье случаются проявления агрессии. Он злился на окружающих, но боялся выдать свои чувства. Его пугало полное отсутствие контроля над тем, что происходит в его жизни, и чрезвычайно угнетала неспособность взрослых держать себя в руках. Он тратил уйму энергии на жесткий самоконтроль из страха, что проявление чувств еще больше разозлит старших и его сильнее накажут.

И Кристофер, и его мать нуждались в психотерапии и начали проходить ее раздельно по моей рекомендации. Тем временем я объяснил матери и отчиму характер его ночных пробуждений, чтобы они перестали на него сердиться. А чтобы он больше не мог выйти во сне из дома, я посоветовал установить на двери задвижку на недоступной для него высоте.

Поскольку Кристофер мог навредить себе во время снохождения, а мать и отчим пока не были готовы вести себя правильно, я выписал лекарство, чтобы справиться с его частичными бодрствованиями хотя бы на первое время, пока психотерапия не принесет плоды. Маленькая доза клоназепама перед сном помогла решить проблему почти полностью. В кабинете психотерапевта мальчик смог выразить свои страхи и переживания в располагающей обстановке и без риска, пока мама училась слушать его, сочувствуя, а не осуждая. Кристофер стал счастливее, расслабился, меньше боялся.

Через полгода благодаря психотерапии Кристофер и его мать достигли серьезного прогресса, напряжение дома пошло на спад, и постепенно мы отменили лекарство. Бодрствования со спутанным сознанием отчасти возобновились, но в мягкой форме. Если Кристофер и ходил во сне, то спокойно, и чаще вообще не поднимался с постели, а только садился, и уже не кричал, а тихонько разговаривал. Все это случалось гораздо реже, никогда не повторялось несколько раз за одну ночь, а мать теперь знала, как реагировать, не сердясь на него. В последующие месяцы частота приступов еще больше пошла на спад, и когда мальчику исполнилось девять лет, они случались уже очень редко.

Ночные бодрствования Марии были еще более бурными, чем у Кристофера, и представляли собой нечто среднее между возбужденным, агрессивным снохождением и полномасштабным приступом ночного страха. К 12-летнему возрасту Мария испытывала их уже больше трех лет. Примерно через полтора часа после засыпания она резко садилась с долгим гортанным криком, затем выпрыгивала из постели и дико металась, натыкаясь на стены и мебель, будто пытаясь вслепую выбраться из объятого пламенем помещения. Она могла упасть на пол и кататься, колотя руками и ногами. Порой выбегала как бешеная из своей комнаты и даже неслась вниз по лестнице.

Некоторые приступы Марии разделялись несколькими неделями, но, как правило, они случались один-два раза в неделю. Иногда она выглядела испуганной, иногда злой, обезумевшей, дезориентированной. Если близкие пытались остановить ее, она отпихивала их, когда с ней заговаривали, то отвечала словно бы со злобой: «Убирайся!», «Отстань!» Она предприняла одну или две неудачные попытки выйти из дома. Некоторые приступы протекали спокойнее: Мария сидела в постели и говорила почти без признаков взвинченности. Мать заметила, что, если любым способом потревожить ее сон в интервале между часом и полутора после засыпания, это провоцирует приступ, и привыкла в это время не заходить к ней в комнату, даже если дочку нужно было укрыть. Иногда Мария ночевала в гостях у подружек, и все было нормально, но мать боялась возможного приступа в чужом доме.

В девятилетнем возрасте проявления спутанности сознания у Марии длились до получаса, но сейчас, когда ей было 12, чаще всего завершались через пять-десять минут. По окончании приступа она успокаивалась, просыпалась настолько, чтобы сходить в туалет, и снова засыпала. Часто родители разрешали ей провести остаток ночи у них в комнате. Иногда они утром обнаруживали, что она спит у них, но ни они, ни сама Мария не знали, когда она перешла. Девочка ничего не помнила о своих ночных приступах ни сразу после них, ни наутро.

Родители пытались проявлять понимание, но были слишком заняты спасением своего брака под руководством семейного консультанта. Незадолго до обращения ко мне Мария также начала посещать психотерапевта. Серьезных психологических проблем у нее не наблюдалось, вела она себя безупречно, по крайней мере, вне дома. Однако под благополучным фасадом скрывалась злость на родителей из-за тягостной обстановки в доме, отсутствия подлинной сердечности и заботы. Она не умела выражать свои чувства и боялась, что если выдаст себя, то сделает только хуже.

Мне удалось убедить родителей Марии, что у нее нет никаких физических нарушений – как у большинства детей, просыпающихся ночью со спутанным сознанием, – и что это распространенное явление. Их обрадовала возможность устранить приступы лекарствами, но, поскольку они были краткими и происходили только в начале ночи, когда родители еще не спали, мы решили обойтись без ежевечернего приема. Лекарство можно принять перед ночевкой в гостях или при усилении проявлений. Также я посоветовал, чтобы Мария всегда спала только в своей комнате. Если ей незачем станет переходить в другую комнату, а при пробуждении гадать, где она находится, некоторые причины частичных бодрствований исчезнут. Родители перегородили дверной проем своей комнаты стулом, чтобы сразу услышать, что она пытается войти, и проводить ее обратно.

Мы рассчитывали, что благодаря прогрессу Марии в психотерапии и избавлению от привычки досыпать в родительской комнате, а также решению самими родителями собственных проблем частичные бодрствования девочки со временем станут реже и слабее. Действительно, за несколько месяцев они существенно сократились.

Дэвиду на момент нашей встречи было 17. За восемь лет до этого его родители развелись и создали новые семьи. Еще до распада семьи Дэвид часто говорил во сне. Этим его частичные бодрствования ограничивались вплоть до 12 лет, когда отец женился вторично. После этого проявления спутанности сознания приняли проблемный характер. Примерно раз в месяц около полуночи Дэвид внезапно срывался с постели и начинал кричать. Мать, входя к нему в комнату, видела, что он стоит, ошарашенный, – по ее словам, «словно ждет, что с ним сейчас что-то случится». Он не выглядел по-настоящему испуганным, хотя временами бормотал нечто вроде «я до него доберусь».

Когда Дэвиду было 15, мать тоже вышла замуж, и его частичные пробуждения стали проходить тяжелее. Теперь они начинались воплем, от которого кровь стыла в жилах. Дэвид выскакивал из кровати и носился, опрокидывая мебель, будто за ним гнались. Теперь уже он выглядел перепуганным. Несколько раз он получал царапины и синяки, однажды разбил оконное стекло и рассадил руку, а в другой раз опасно высунулся из окна своей комнаты на втором этаже. По окончании приступа он всякий раз просыпался полностью и очень смущался, обнаружив, что стоит посреди разгромленной комнаты под взглядами потрясенных домочадцев.

Родители Дэвида говорили, что у него «огромное самообладание», что он «всегда все держит в себе» и «слишком хорошо со всем справляется». В школе он учился вполсилы. Мне он показался приятным в общении и контактным, но несколько подавленным. Он не отмалчивался и, как оказалось, очень неплохо умел делиться своими переживаниями, хотя, очевидно, сам не осознавал многое из того, что его тяготило. Особенно это касалось горечи и злости.