Олигархи. Богатство и власть в новой России - Дэвид Хоффман

У Ларисы Пияшевой было свое видение капиталистической Москвы. В ноябре 1991 года Попов пригласил ультралиберального экономиста Пияше-ву для осуществления быстрой приватизации торговли и промышленности. Перед этим город практически бесплатно отдал квартиры их тогдашним обитателям. Следующим этапом должна была стать приватизация мелких предприятий. Пияшева хотела отдать московские магазины, кафе, рестораны, парикмахерские, автомастерские и мастерские по ремонту обуви тем, кто в них работает, все и одновременно. Это была “обвальная” приватизация, простая и смелая идея, влекущая серьезные последствия. Пияшева считала, что она полностью соответствует требованиям свободного рынка и отвечает интересам народа. “Предприятие будет передано тем, кто на нем работает, бесплатно, — делилась со мной своими планами Пияшева. — Они станут его владельцами. Моя идея заключается в том, что собственность должна быть роздана. Раньше это была государственная собственность, теперь она станет частной собственностью”. Как и другие либералы, Пияшева считала, что в конечном итоге рынок определит, кто хороший собственник, а кто плохой, она не хотела тратить время на предварительную селекцию. В соответствии с ее идеей “обвальной” приватизации для утверждения приватизации любого предприятия требовалась всего одна неделя. Один момент — и парикмахерам принадлежит парикмахерская, а механикам — автомастерская. “Одни станут богатыми, другие проиграют, — сказала она, — но этот этап конкурентной борьбы не должен контролироваться государством”{259}.

Однако идее Пияшевой не суждено было осуществиться. Одна из причин этого заключалась в том, что политические позиции Попова, пригласившего ее в правительство города и постоянно конфликтовавшего с Моссоветом, ослабли. О плане приватизации Пияшевой было объявлено в ноябре 1991 года, но уже через месяц, 19 декабря, Попов предпринял первую попытку уйти в отставку, заявив, что городской совет ставит преграды на пути реформ{260}. Через полгода он ушел со своего поста.

Став преемником Попова, Лужков в первую очередь уволил Пияшеву и похоронил ее либеральный проект. “Он избавился от всего департамента, — вспоминала она, — и все взял в свои руки”. Пияшева верно подметила ту особенность его характера и склада ума, которая свидетельствовала о стремлении стать хозяином. Лужков был хозяином, желавшим, чтобы предприятия приносили городу доход. Договоры об аренде, контракты, обязательства по арендной плате ставили любого московского предпринимателя в зависимость от Лужкова. “Его концепция полностью противоречила моей, — рассказывала мне Пияшева. — Если я говорила о быстрой приватизации, то Лужков сказал, что просто так отдать собственность людям невозможно. Ничего не отдавайте бесплатно! Все должно быть под контролем. Здесь всё — Лужкова. Он может закрыть любой ресторан, любую гостиницу, он может сменить владельца. У него есть власть. Он — хозяин. И, являясь хозяином, он управляет своим хозяйством. Если его что-то не устраивает, он это меняет. Он поддерживает полный порядок. Это феодальный способ ведения дел”.

Избавившись от радикальных идей Пияшевой, Лужков бросил вызов Чубайсу и блокировал массовую приватизацию в столице. Летом 1993 года Чубайс, пытавшийся в то время провести свой законопроект через непокорный Верховный Совет, пришел в кабинет Лужкова. Они пили чай. Внешне они были совершенно разные: Чубайс — высокий, немного неуклюжий, по-юношески самоуверенный; Лужков — невысокий, воинственный, с круглой и гладкой, как пушечное ядро, головой и комплекцией регбиста. Оба они раньше принимали советскую систему, и каждый нашел свой путь из нее; оба в то время поддерживали Ельцина, который сталкивался со все более ожесточенным противодействием парламента. Лужков спокойно сказал Чубайсу, что хотя в прошлом они были союзниками, он не может поддержать массовую приватизацию. В стране нет денег, и заводы будут проданы за бесценок. Кроме того, думаю, что у Лужкова была другая, не названная им причина выступать против ваучерной приватизации: он хотел выбрать новых владельцев собственности в Москве, а не отдавать ее победителям ваучерных аукционов, неподконтрольным ему. “Согласитесь, что так приватизацию проводить нельзя, собственность нельзя продавать так дешево, — уговаривал Лужков Чубайса. — Мы получим спекулянта вместо хозяина”.

Чубайса это не убедило. Он хотел вырвать собственность из рук номенклатуры, которую символизировал Лужков. Как запомнилось Лужкову, они так ни до чего и не договорились'{261}.

Лужков поддержал Ельцина во время событий 3—4 октября 1993 года, когда Ельцин предпринял жесткие меры против мятежного парламента, отдав приказ обстрелять Белый дом, в котором находились его националистически и консервативно настроенные оппоненты, а также вооруженные хулиганы. В столкновении погибло 145 человек. Лужков присутствовал на совещаниях, проводившихся Ельциным в связи с кризисом, и отключил в осажденном Белом доме водоснабжение, телефонную связь и электричество. Как и Ельцин, который воспользовался событиями, чтобы подготовить новую конституцию, дающую ему широкие полномочия, Лужков использовал кризис для того, чтобы создать в городе новую политическую структуру, одобренную избирателями на выборах в декабре. Вместо громоздкого городского совета, состоявшего из 498 членов, Лужков при поддержке Ельцина создал новый законодательный орган из тридцати пяти человек, демонстрировавший во все последующие годы свою практически полную лояльность.

После октябрьских событий Лужков вновь обратился к Чубайсу с просьбой остановить массовую приватизацию. Чубайс отказался. Лужков объявил войну. “С этих пор вы мой идеологический противник, и я буду бороться с вами и с методами, которые вы насаждаете в стране, всеми возможными способами”, — сказал он{262}. Лужков подчинил город своей воле, и приватизация крупных предприятий в Москве замедлилась. Он просто отказался выполнять государственную программу приватизации. 24 ноября 1993 года он пришел к Ельцину и доказывал, что Чубайс распродает страну “за гроши”{263}.

Лужков видел недостатки советской системы и считал себя сторонником рынка, но его понимание рынка и частной собственности сводилось к тому, что ею должен распоряжаться хозяин. Собственность была заработана тяжелым трудом, а не получена за символическую плату. Когда речь заходила о передаче собственности в частные руки, Лужкова прежде всего интересовало, какими способностями обладает новый владелец, Чубайс же хотел сначала раздать собственность и предоставить рынку возможность самому найти эффективного собственника. Это лежало в основе двух очень разных моделей капитализма для России. Лужков говорил, что “человек работает заинтересованно не тогда, когда у него есть собственность, а когда у него нет собственности, но есть право заработать ее производительным трудом”. Лужков отвергал новых собственников, созданных Чубайсом, как представителей “паразитического капитализма”, людей, ничего не знающих о заводах и производстве, кладущих деньги на счета в швейцарских банках или покупающих “виллы за границей, яхты, машины и другие удовольствия”. В мире Лужкова они никогда не станут хорошими собственниками, никогда не будут соответствовать его представлениям о хозяине. “Вы думаете, что такие люди, которым богатство свалилось с неба, могли стать эффективными собственниками, организаторами промышленного производства? Конечно, нет, — говорил Лужков. — Они чувствовали себя “калифами на час” и старались максимально использовать этот час, выжимая все, что можно, из своей новой собственности”{264}.