Когда мы верили в русалок - Барбара О'Нил

– Да, спасибо, – отвечаю я, вздрогнув от неожиданности.

– Что-нибудь еще?

– Нет, спасибо.

Перед Сильвией она ставит бокал вина и воду.

– Она обслуживает музыкантов и их друзей, – объясняет Сильвия. – А Хавьер… это особый случай.

Особый. Я смотрю на сцену. На публику, с жадностью слушающую его игру.

Мелодия меняется, звучит другая композиция. Знакомая. Волнующая. С частым постукиванием по декам и быстрыми переходами. Я никогда не занималась музыкой, но их игра завораживает.

Хавьер в его естественной среде обитания – чарующее зрелище. Он и его гитара – это единое целое. Плоть, дерево, струны, ноты в совокупности творят волшебство. Его пальцы летают по струнам, вверх-вниз, щиплют, перебирают, ударяют, снова щиплют. Волосы падают ему на лицо, нога отбивает по полу ритм. Он поднимает глаза на Мигеля, словно подавая немой знак, и они начинают новую тему. И…

Я чувствую, как во мне зреет что-то. Нечто необузданное и сокровенное, оно щемит и вибрирует, повторяя рисунок мелодии, что выводят его руки. Обретает цвет, густой желтый цвет яркого солнца, и распространяется по всему телу. Каждая частичка моего существа превращается в луч света, пульсирующего в том же ритме, что и струны его гитары. У меня кружится голова, и в то же время я заряжена энергией.

– Вот это да, – выдыхаю я.

– Да. И так каждый раз, – смеется рядом со мной Сильвия.

Финальное крещендо, и гитары умолкают. Хавьер резким движением головы убирает со лба волосы, затем начинает засучивать рукава. Смотрит в мою сторону, приподняв брови. Я прижимаю руку к сердцу. Он улыбается.

А потом, как и в прошлый раз, придвигает к себе микрофон, удобнее берет гитару и начинает петь. Его звучный многослойный голос ласкает каждое слово, выплетая из нот ажурное кружево мелодии. Я не понимаю, о чем он поет, но мне нравится его серьезная страстная манера исполнения. Он не смотрит в мою сторону, но я чувствую, что все его внимание направлено на меня. Своим голосом он словно теребит лучи света, что пронизывают мое существо, и они озаряют меня то желтым сиянием, то оранжевым.

– Вы понимаете по-испански? – спрашивает Сильвия, наклоняясь ко мне.

Я качаю головой.

Она переводит:

Я закрываю глаза: это почти невыносимо. Его лицо, его руки на гитаре. И пусть я заслонилась от его зрительного образа, голос его пронизывает меня, заставляя вспоминать, как он склонялся надо мной, когда мы поцеловались в первый раз, как его руки скользили по моему телу, как он смеялся над моими шутками.

Песня спета. Хавьер берет бутылку воды, пьет. Зал взрывается овациями и гиканьем. Хавьер отмахивается, смотрит на меня, кивает.

И так после каждого исполнения. Его прекрасные песни о любви, песни об утратах, трогают мое сердце, хватают за душу. Я плыву по течению дивной музыки, влекущей меня в более сносный мир, чем тот, в котором я разрушила жизнь сестры и, возможно, лишила ее детей полноценной семьи, которая до моего появления благоденствовала в абсолютном счастии.

Когда Хавьер заканчивает выступление, я придвигаюсь к нему и говорю:

– У нас не так много времени. Предпочитаешь сидеть здесь или, может, вернемся ко мне в номер?

Он выбирает номер.

* * *

Полночь. Я лежу на животе. Хавьер лежит рядом, легонько водит пальцами по моему позвоночнику – вверх, вниз, вверх, вниз. Это производит гипнотически умиротворяющий эффект.

– Расскажи про свое разбитое сердце, – просит он, – про то разбитое сердце, что навсегда отвратило тебя от любви.

– Ой, да это не столь драматично. Просто мне некогда влюбляться.

– Пф-ф. Чтобы влюбиться, много времени не требуется.

Я обращаю к нему лицо. Мой панцирь исчез, я даже не знаю, где он.

– Его звали Джеймс. Я познакомилась с ним в ту пору, когда была очень одинока, после землетрясения. – Я легонько поглаживаю его плечо, пальцем очерчиваю бицепсы. – У него была девушка, но мы начали вместе работать в «Орандж Джулиус». – Я помолчала, вспоминая. – Я влюбилась в него без памяти. Дышать забывала, если он оказывался со мной в одном помещении.

– Я немного ревную.

Улыбаюсь в ответ.

– Он расстался со своей подружкой, и все лето мы были неразлучны. Научили друг друга всему, чему можно. Джози с мамой редко бывали дома, и мы с ним просто торчали там и познавали друг друга. – Хавьер теперь водит по моей спине вверх-вниз не пальцем, а открытой ладонью. – Я была безумно влюблена. Любовь заполняла все мое существо. Тогда впервые за очень, очень долгое время я была счастлива.

– А потом?

– А потом… его бывшая подружка стала мне угрожать. Моя сестра узнала об этом и избила ее. Сломала ей нос.

– Во как! – весело восклицает Хавьер.

– Вообще-то ничего смешного. Она слыла первой красавицей в школе, и…

Хмыкнув, Хавьер целует меня в плечо.

– Джеймс был в ярости, они с Джози подрались, по-настоящему, и на том все кончилось. Мы с ним расстались. Он бросил работу в «Орандж Джулиус», и к началу нового учебного года уже снова был со своей прежней подружкой. А со мной с тех пор вообще не общался.

– Ну и козел.

– Нет. А сам-то? – поддразниваю его я, поворачиваясь к нему.

Он смеется, скользя ладонью по моей грудной клетке.

– Таким жестоким я никогда не был.

– Нет, – тихим голосом соглашаюсь я. И вдруг дико жалею, что не могу оставаться с ним в этой комнате вечно. Я похлопываю его по животу.

– Мне нравится твое брюшко.

– Зимой, – со смехом говорит он, – оно становится побольше. Тебе бы не очень понравилось.

– Думаю, все равно оно бы мне нравилось.

Хавьер грустно вздыхает, похлопывает себя по животу.

– Пухлый малыш, каким я был, все время стремится заявить о себе. Пожалуй, к старости я стану толстяком.

Кладу ладонь на его сверху мягковатый живот, хотя чувствуется, что пресс у него накачан.

– Все равно.

– Ты можешь любоваться им и зимой, если хочешь.

Я отвожу взгляд в сторону.

Хавьер трогает мой подбородок и сползает на кровати чуть ниже, чтобы наши лица находились рядом. Я вижу каждую его ресничку, вижу золотистые крапинки в его темных глазах.

– Значит, сердце твое было разбито, и с тех пор ты никого в него не пускаешь.