Так было. Размышления о минувшем - Анастас Микоян

Водопровод построили раньше чем через год. Я решил поехать в это село на открытие водопровода, имея в виду встретиться с этим крестьянином.

Я попросил его подняться на трибуну, потом подойти к водопроводу, где я открыл кран. Вода пошла! Трудно описать смущение этого крестьянина. Он молчал, пораженный. Я ему сказал: «Вот вы человек честный, правдивый, но только знайте, какая разница между властью помещиков, которые не заботились о деревне и крестьянах, и новой рабоче-крестьянской властью, которая только и живет и работает ради защиты интересов рабочих и крестьян, улучшения их жизни». Это было хорошим агитационным делом для привлечения на сторону советской власти тех крестьян, которые еще колебались.

Пользуясь пребыванием в Пятигорске, я заехал на несколько часов в Кисловодск, где отдыхал Бухарин. Он был очень доволен, стал расспрашивать меня о крае. Я рассказал о положении дел и о своих полетах в села, пораженные засухой. Этот факт произвел на Бухарина возбуждающее впечатление. Как ребенок, он спрашивал, верно ли это и хорошо ли летать на самолете, восхищался, ходил с возбужденным видом взад и вперед. Я был удивлен его реакцией. Вдруг он говорит: «А знаешь, хорошо бы облететь вокруг Эльбруса. Можно ли это?» Я ответил, что, наверное, можно, только нужно спросить летчика-немца. Когда я передал его согласие Бухарину, тот обрадовался, но сказал озабоченно: «Хорошо-то хорошо, но, знаешь, прежде чем полететь, я должен запросить согласие ЦК». – «При чем здесь ЦК? – удивился я. – Это не политический вопрос, чтобы его решать в ЦК. Полететь вокруг Эльбруса можно, летчик согласен, что еще тебе нужно?» – «Нет, – ответил Бухарин, – могут сделать замечание. Скоро поеду на пленум, там посоветуюсь. Вернусь снова сюда, и обязательно полетим вокруг Эльбруса».

В Москве Бухарин разговаривал со Сталиным. Тот не только не санкционировал этот полет, но и, как я узнал из постановления, полученного мною в Ростове, он запретил не только Бухарину, но и мне летать на самолете. Это было оформлено как решение политбюро.

Я был крайне возмущен этим. Я ведь летал не ради удовольствия. Должен признаться, что и после решения ЦК я несколько раз использовал тот же самолет. Это был первый случай, когда я не подчинился решению ЦК. Второй и последний случай неподчинения решению ЦК во всей моей жизни имел место в Москве, когда было решено наркомам встать на партийный учет в своих наркоматах. Я остался на учете на заводе «Красный пролетарий».

Выполнив все меры по оказанию помощи семенами, продовольствием, я уехал в отпуск для лечения легких. Врачебная комиссия предложила мне три места на выбор: Абастуман, Крым или Теберда (Карачаево-Черкесская область).

Выбрал я Теберду, поскольку она находилась в крае, где я работал, и время отпуска можно было использовать с пользой для дела, быть в курсе всех событий и по мере возможности оказывать помощь в решении вопросов. Тем более что в Карачаево-Черкесской области еще не был.

О том, как я лечился от туберкулеза в Теберде, я писал Ашхен на дачу крайкома в Кисловодск, где она находилась с тех пор, как родила в этом городе 18 июня 1924 г. нашего второго сына – Володю:

В Теберде я застал Сокольникова с женой. В главном парке был двухэтажный дом на берегу маленького озера в сосновом лесу. Сокольников же устроился на окраине, в одноэтажном домике, вдали от центра, что создавало более спокойную обстановку для отдыха, чем в центре, у озера, где часто бывали экскурсанты, нарушали его покой и отдых. Сокольников занимал две комнаты, я занял одну, свободную.

Сокольникова я знал по выступлениям на съездах, конференциях, знал как очень толкового, эрудированного хозяйственника. Он твердой рукой и умело осуществлял стабилизацию рубля, внедрение и укрепление червонной валюты на базе золота. Он уже имел полное основание отдохнуть, поскольку процесс стабилизации рубля находился на стадии завершающей. Теперь мы уже не сомневались в скором и полном успехе этого дела.

Сокольников не был любителем многословных бесед. А я не донимал его вопросами и не навязывал разговоров, полагая, что человек устал, что одним из лучших видов отдыха является одиночество и покой.

Присмотревшись ко мне, он стал задавать вопросы о хозяйственном положении края. Это было естественно – будучи в крае, узнать, что здесь происходит. Я ему подробно и откровенно рассказывал. Он был доволен – эта информация его заинтересовала. Потом мы раза два беседовали на общеполитические темы, не касаясь внутрипартийных вопросов. Дело в том, что Сокольников в политических вопросах не был устойчив. В дискуссии перед Х съездом партии он примыкал к платформе Троцкого, а в дискуссии 1923 г. отошел от Троцкого и в вопросах хозяйственной политики выступал аргументированно и резко против взглядов оппозиции, защищая линию Центрального комитета. Я не считал возможным касаться этих вопросов, и он также не поднимал их.

Жена у него была молодая, лет двадцати пяти – двадцати семи (ему было около 42), взбалмошная женщина из казачек. Через несколько дней после начала отдыха я решил заняться верховой ездой. Достали лошадей, и я стал ездить по Тебердинскому ущелью и в разные стороны от Теберды. Жена Сокольникова также захотела ездить верхом, сказав, что она казачка и скучает без езды. Мне показалось, что она хочет остаться со мной наедине – думать так у меня уже были основания, поскольку она проявляла ко мне повышенное внимание, казавшееся мне с моими кавказскими традициями неприличным, да еще в присутствии мужа. Хотя я допускаю, что в казацких станицах нравы несколько проще тех, в которых были воспитаны мы с Ашхен. Как бы то ни было, отговорить ее я не смог. Тогда я при первой возможности перешел на галоп, а было это на узкой и неровной тропе. Только опытный наездник мог там идти галопом. Ее лошадь тоже перешла на галоп. Она так испугалась, что бросила вожжи, лошадь понесла, она схватилась за ее шею и попросила меня вернуть ее домой.

В следующий раз я и Сокольникова уговорил, чтобы он покатался верхом – это и полезно и интересно. Он согласился, и несколько раз мы катались втроем, потом только вдвоем с ним. Мы много раз ездили по разным ущельям и местам. Он восхищения не высказывал, был сдержан в выражениях своих эмоций, но, видимо, это все ему нравилось.