Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Леонид Смирнов

Впоследствии господин Нахметьев охолонул, пожалел о случившемся, искренне посочувствовал вдове, прислал письмо с извинениями и конверт с круглой суммой. Но отца этим не вернешь. Настя хотела швырнуть деньги графу в лицо, но, стиснув зубы, сдержала порыв: брат за зиму вырос из одежек и по весне ему нечего было носить. Кормить семью некому, а последние деньги ушли на лечение и похороны.

Мать за время болезни мужа истратила все свои невеликие силы, исхудала и за считанные дни постарела лет на двадцать. Отныне ее удел — отчаянная слабость и непрерывные головные боли. А значит, ей нужен уход, дорогие лекарства и хорошее питание.

И теперь Настя с утра до ночи шьет женам рудничных инженеров и конторщиков платья да жакеты по ромейским и галльским выкройкам. Надо полагать, сама фасоны выдумывает — где ж ей взять такую ценность?.. О замужестве и не мечтает — по крайней мере, до тех пор, пока не выучится в гимназии братик. Да и потом… Разве больную мать одну оставишь?

С ярмарки Настя уехала домой, найдя местечко на порожней телеге, которая возвращалась с торжища. Возница прикатил на ярмарку с десятком мешков муки, с окороками, бочонками масла и другой провизией, а домой вез какую-то длинную штуковину, тщательно обернутую в рогожу. То ли ружье, то ли что получше. Лихие нынче времена.

Настя уселась на присыпанную мукой солому, положила на колени торбочку с отрезом и сладостями. Мы договорились встретиться на том же самом месте на следующий год. Я проводил Настю, помахал вслед рукой, прекрасно зная, что мы никогда не увидимся.

«Милая девушка… Еще одна милая девушка, которая не для меня — обложенного волка, — думал я, возвращаясь на ярмарку. — Разделив мою судьбу, Настя тоже станет мишенью, и вряд ли я сумею уберечь ее от смерти или иного лиха».

Распустив остатки партизанского отряда, я перешел на нелегальное положение. Законспирировался как следует — пришлось повозиться, но зато у меня была надежная легенда и почти подлинные документы аж до седьмого колена.

Сдаваться я не собирался и задачу перед собой поставил не то что многотрудную, а пожалуй, и вовсе невыполнимую: выявить и истребить под корень тех, кто устроил бойню в Нарыме, в штабе Армии Белого Солнца.

В прошлый раз «змеюки» истребили колонну и-чу на кедринской бетонке, но потом мы достали их — всех до единой. Однако тогда у меня были бойцы, а теперь придется начинать с нуля. Значит, первым делом надо звать подмогу.

Самое трудное было найти кого-то из своих. Из тех, кто не просто зарылся в ил, боясь высунуть голову на поверхность, а продолжает действовать. Не могли же перебить всех до одного. Обязательно кто-то уцелел. Значит, надо искать. Как долго? Сколько понадобится. Быть может, несколько лет. Всю жизнь… Да какая разница? Что мне еще оставалось делать? Разве что уйти за кордон — туда, где Гильдия до сих пор в почете. Вот только не могу я жить на чужбине, загнусь я там от тоски. Видит бог, загнусь — и года не пройдет.

О судьбе двоих своих товарищей узнал я довольно скоро. Мы условились давать в газету «Биржевой вестник» заранее условленные объявления: «куплю» — «продам». И вот в одно прекрасное утро раскрыл я запоздавший на неделю номер «Вестника», пробежал его глазами и нашел в уголке на последней странице обведенные в рамочку семь строк: «Сниму в Канске квартиру с мебелью на длительный срок. Недорого, срочно. Вдовец без вредных привычек. Порядок гарантирую. Нижняя Уда, почтамт, Павлу Нилову, до востребования». Что означало: Миллер погиб; Петров направляется в Канск и отлеживаться не собирается; хвоста нет; срочно нужна надежная ксива.

Ловцу Игорю Петрову, вместе с которым мы перебили ночнух и партизанили в тайге, непременно надо было помочь. Вдобавок он был нужен мне как связующее звено с Каменской губернией. И я, собрав нехитрые пожитки, рванул в уездный городок Канск.

Меня перехитрили как последнего мирянина: история с беглым и-чу, который ищет моей поддержки, была изобретена Охранкой. А канал связи выдавили из Петрова пытками. Почему опытный Истребитель Чудовищ не смог заговорить себя насмерть или хотя бы запечатать свой рот — понятия не имею. Возможно, жандармам удалось взять кого-нибудь из его родных или в их арсенале появились мощные магические приемы. Так или иначе, Корпус Охраны все разыграл как по нотам. Газета попала мне в руки, и я тотчас устремился навстречу виселице.

Продумывая детали предстоящей операции, жандармы не учли одну малость — мое звериное чутье. На самом пороге явочной квартиры я вдруг ощутил: что-то не то. Необъяснимое чувство тревоги. А я привык доверять своей интуиции.

Спускаться по лестнице не имело смысла — в парадном уже была толчея. И я понесся наверх. Зачем? Ведь до соседних крыш слишком далеко: дом одиноким утесом высился над торговыми палатками и сквером. Очутившись на крыше, я обнаружил, что дом окружен плотным кольцом, а может, и не одним.

Засевший около трубы наблюдатель тут же покинул свою позицию и прямым ходом направился к земле, намереваясь поближе ознакомиться с недавно уложенной брусчаткой. Если бы можно было скинуть вниз всю жандармерию страны…

Разобравшись с наблюдателем, я осмотрел крышу, удостоверился, что спуститься не удастся, затем встал на краю и с любопытством глядел на выбегающих из дома жандармов в форме, агентов наружки в цивильном и дворников в фартуках с надраенными бляхами и свистками. Как будто я находился в синематографе и смотрел какую-то приключенческую ленту. Все это происходило не со мной.

И вдруг я понял, как уйти. У меня в руке была трость с выкидывающимся лезвием — мой боевой партизанский трофей. Я добыл ее в скоротечной яростной схватке под селом Чебота-рево. Становой пристав страсть как любил охаживать ею арестантов. Так что полированная древесина трости хранила мельчайшие частички человеческой плоти и крови, а значит, стала сильнейшим логическим атрибутом, хоть и можно было ею воспользоваться лишь один раз.

Вылезать на крышу жандармы не спешили — понимали, что я дорого продам свою жизнь. Я успел раздеться, вызвав удивленные возгласы у толпящихся на улице людей. Взял револьвер, подошел к двери на чердак и ринулся навстречу жандармскому наряду. При виде голого и-чу жандармы на секунду растерялись. Этого времени мне вполне хватило.

Я берег патроны: двоим офицерам размозжил головы стальным набалдашником. Еще двое, идущие следом, встретили тонкое острое лезвие, которое выскочило из кончика трости, когда я нажал неприметную кнопку. И я тут же выскочил обратно на крышу.

Из чердачной полутьмы грянули выстрелы. Жандармы палили наугад — а потому без пользы. Вспышки на миг осветили поле боя, и я тотчас нашел цели. Человеческие фигуры снова поглотил сумрак, но я запомнил, где расположились стрелки, и мне не нужно было прицеливаться. Выверенным движением я переводил револьвер с одной мишени на другую и жал на курок. Три выстрела — три падающих тела. И все. Пока все…

Пока на крышу не поднялась следующая группа жандармов, я мог заняться логической процедурой. Я привалил дверь мертвецами, положил трость на ребро жестяного листа, которыми была обита крыша. Положил так, чтобы от малейшего толчка она могла завертеться, подобно стрелке компаса, и начал читать заклинание. Я чуточку помог трости, а затем она закрутилась сама собой, набирая обороты.