Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Леонид Смирнов

Я начал обшаривать дом. Он был довольно велик: на двух этажах жило двенадцать семей. Я звал:

— Настя!!! Настя! Это Михаил! Вылезай — не бойся!

Она не отвечала, и меня вновь начал охватывать ужас. Я заглядывал под кровати, распахивал дверцы одежных шкафов, лез в чуланы. Ни-ко-го. В комнатах только что кипела жизнь — и вот все мертвы. Поверить в это можно только умом, но не сердцем.

Во время поисков я убил еще двух «гадеров», — похоже, они, как и я, искали девушку. Убил походя, почти не целясь — руки все сделали сами. Итого восемь. В доме их больше не осталось. Но и патроны в моем патронташе подходили к концу.

Настя пряталась на самом верху — на чердаке, забившись под застреху. Только поэтому хищники ее не нашли. Она сидела сжавшись в комочек и не отвечала мне, даже когда я добрался до нее. Была она в домашнем платье и тапочках, а на чердаке холодрыга.

— Настя! Слава богу! — по-бабьи причитал я, обнимая и гладя ее по голове. — Все будет хорошо. Все обойдется. Больше ничего не бойся.

Девушка не вскрикнула, не пыталась вырваться из моих рук. Она меня словно не замечала. Ее била мелкая дрожь, да глаза часто-часто моргали. Я понимал: Настя в глубоком шоке, и нужно поскорей вытащить ее отсюда. Если она сможет идти своими ногами, спастись нам будет гораздо проще.

Наконец девушка сумела разжать намертво стиснутые зубы. Я влил ей в рот из фляжки глоток настойки «тимофеич», она закашлялась, на глазах выступили слезы. Она по-прежнему не могла вымолвить ни слова, только благодарно смотрела мне в глаза.

— Настенька, хорошая моя… Надо идти. Вставай-ка.

Зашевелилась, задвигалась еле-еле. А время стремительно убегало, унося с собой надежду выжить.

Я помог ей встать на ноги, и мы побрели вниз, к выходу из дома. Мы шли обнявшись, и на миг я даже позабыл о свирепых «галерах», которые сейчас расправляются с останками местных жителей. Против всякой логики и здравого смысла мне казалось, будто нам больше уже ничто не угрожает, ведь отныне мы вместе!

Пока я возился с Настей на чердаке, в доме появились новые чудовища. Они производили много шума. Я оставил девушку на лестничной площадке между первым и вторым этажом. Мертвый «гадер» лежал внизу кверху брюхом и выглядел совсем не страшным.

— Только никуда не уходи, — наставлял я ее, теряя драгоценные секунды. — Жди меня. Если что — кричи.

Она согласно моргала ресницами. Но стоило мне исчезнуть в коридоре первого этажа, Настя тоже стала, хоть и медленно, спускаться вниз — туда, где оставила мать и приехавшего на каникулы младшего брата.

Расстреляв очередного аллигатора, я ощутил движение за спиной. Девушка шла прямиком на кухню. Она перешагнула через труп издырявленного мною «гадера», будто через обычное бревно, и как сомнамбула пошла дальше.

— Не ходи туда! — закричал я, чувствуя, что кричать бесполезно. — Не смотри! — Я никак не успевал добежать до Насти, схватить ее и силком утащить с того страшного места, где скорее всего нашли свою смерть ее родные: передо мной возник еще один «гадер» — старый самец, изукрашенный шрамами, словно мхом поросший.

«Сейчас она увидит и умрет, — крутилась в моей голове единственная мысль. — Сейчас она увидит и умрет…»

Я застрелил старика. Ноги чудовища продолжали двигаться, хотя головной мозг был уже пробит, словно «гадер» был бессмертен. Не дожидаясь, пока он рухнет, я кинулся на кухню и обнаружил Настю на груде мертвых тел. Она нашла коричневый ботинок своего брата, прижала к груди и упала навзничь, ударившись головой об угол плиты. Я бросился к ней, нащупал пульс. Жива!!! Из раны над ухом, склеивая ее чудесные волосы, текла малиновая кровь.

Пришлось нести девушку на руках. Стрелять я теперь не мог, быстро бежать — тоже. Мы становились легкой добычей для тех «гадеров», что насытились, пополнив запас энергии, но еще не успели обожраться и впасть в спячку ради долгого и тщательного переваривания проглоченной пищи.

Поселок умер. Ни выстрела, ни крика. Я шел через Тутолово наискосок, пересекая его единственную площадь по диагонали — мимо рудничной конторы. Это был последний очаг обороны, бой здесь кончился совсем недавно, и «гадеры» пировали внутри.

Около парадного подъезда валялся кверху сошками пулемет «кедрач» с заправленной лентой. Он не пострадал — зато у пулеметчика была откушена голова. Я не удержался и поменял на «кедрач» свое ружье с последней парой зарядов.

Ручник висел у меня на спине — на ремне через плечо, Настю я прижимал к груди, обхватив за поясницу и под колени. Чтобы открыть огонь, мне нужно было опустить ее на землю, сорвать с плеча «кедрач», прицелиться и уж затем давить на спуск. Однако все встретившиеся на нашем пути «гадеры» оказались слишком заняты своими делами и позволили нам уйти.

Нас приютила семья приходского священника отца Феогноста — человека сурового на вид, но добросердечного. Настю пришлось выхаживать целых две недели.

После сытного ужина батюшка страсть как любил вести долгие беседы на отвлеченные темы — лучше всего философские, ведь собеседник ему попался благодарный. Зажигая толстенные восковые свечи и разливая в объемистые фарфоровые кружки подогретый и сдобренный специями кагор, отец Феогност блаженствовал, предвкушал сказочный вечер. Надеясь отвлечься от тяжких мыслей, я с готовностью включался в беседу. С Настей в это время сидела дородная супруга батюшки — Прасковья Макаровна. Прелесть она была — не попадья: нежнейшей души и неколебимого милосердия женщина.

Отец Феогност сразу догадался, кто мы такие и от кого бежим, хотя виду не подал. Дескать, всякий странник достоин приюта, а любая жизненная тягота — содействия и облегчения. Я понял это его знание через считанные часы и решил сам признаться. Конечно, не во всем. Я изложил батюшке наспех сочиненную легенду: был я некогда рядовым Истребителем Чудовищ Михаилом Галкиным — согласно моей поддельной, но безупречно выполненной паспортине, потом прятался, встретил девушку, в которую безумно влюбился. Ее родных загрызли «гадеры», и, кроме меня, у нее никого не осталось. Поверил мне хозяин дома или нет, не знаю, но вот в чем совершенно убежден: он ни при каких обстоятельствах не выдаст меня и Настю.

— Уважаемый Михаил Иванович, — отхлебнув кагора, заговорил святой отец. — Возвращаясь к нашему вчерашнему разговору… — Отец Феогност сделал паузу, чтобы недопитый кагор не остыл в кружке. Потом наши сосуды еще будут наполнены — и не раз. — Я говорил о том, что месть недопустима. О том, что дело отнюдь не в угодном Богу смирении, а в ее бессмысленности. Нельзя создавать замкнутый круг ненависти, из которого один выход — всеобщая смерть. Нельзя переносить свою войну в загробный мир, ждать Страшного Суда, дабы разрешить мирской конфликт. Все надо решать здесь и сейчас. А для этого кто-то должен сделать первый, самый трудный шаг — и прекратить смертоубийство. Вы согласны со мной?

— Нет, батюшка… — Я тоже сделал паузу, но для того, чтобы выбрать выражения помягче, — не хотелось обижать священника даже в малом. — Вернее, согласен, но лишь отчасти. То, что справедливо для людских отношений, нельзя механически переносить на отношения двух враждебных, взаимоисключающих миров — мира людей и мира чудовищ. Запрещено не только логикой и здравым смыслом, но и чем-то большим. Глубинным, потаенным знанием, если хотите. Самим устройством Вселенной, которое — от матушки-природы… ну или от бога.