Несокрушимые - Игорь Лощилов

Вслед за Филькой шёл ещё один сопровождающий — Михаил Борисов. Огромного роста, на голову выше самого Шеина, зычноголосый, он служил для передачи приказов воеводы и громких разносов от его имени. Особенно был незаменим на приёмах чужеземцев из-за франтоватой представительности и знаний правил европейского политеса. По созвучию с именем Шеина и в явную насмешку его прозвали «малым воеводой».

Изредка в свите появлялся и второй воевода, князь Пётр Иванович Горчаков. В его ведении находилась приказная изба, где писались воеводские распоряжения и вёлся учёт воинского дела, а также тайный сыск. Князь был стар, держался в тени молодого начальника и никогда ему не перечил, да Шеин и не потерпел бы у себя строптивого помощника. Однако преклонные годы не мешали проявлять ему завидное служебное рвение, единственной слабостью, заставлявшей время от времени отвлекаться от службы, являлась его дочь, которую он безумно любил, но держал в особенной строгости, готовя ей какую-то исключительную судьбу. Князь исчезал так же незаметно, как появлялся, по-видимому, просто отслеживал жизнь хлопотливого военного хозяйства, и тогда как по волшебству возникал его помощник Гаврила, с помощью которого приказная изба обеспечивала своё постоянное представительство при первом воеводе.

Так обычно и ходили по крепости: впереди Шеин, рядом Филька, его ходячая память, чуть поодаль Михайла с Гаврилой. Эти двое поневоле держались вместе, их объединяла ненависть к Фильке, маленькому подленькому человечку, который хорошо знал подноготную каждого и при случае мог нашептать всякое.

Как ни старался Шеин, формирование осадной армии шло недостаточно быстро, к тому же стало ясно, что одними добровольцами не обойтись. 18 августа он издал приказ о принудительном сборе даточных людей по шесть человек с сохи, равно со всех: «с дворянских, и детей боярских поместий, и с вотчин, и с церковных земель». Бойцы должны быть вооружены — «с пищали и топоры», иметь корм и ратный припас. Смотр даточных людей был назначен на Семёнов день[8].

Незадолго до срока смоленский богатей Степан Булыга встретил как бы невзначай Фильку, позвал в кабак и отменно попотчевал вином. И только приступил к разговору, как появился Митяй, горбун с острым лицом и по-птичьи выпирающей грудью. Был он известен своим скандальным нравом, везде ему чудились ложь и обман, что непременно требовало сурового обличительства. Он делал это невзирая на лица, и всё сходило ему с рук — что возьмёшь с убогого? Глянул Митяй на разом осёкшегося Булыгу и пригрозил пальцем:

— Опять что умышляешь? Гляди, уловишься своими ухищрениями, деньгою души не выкупишь.

Булыга выругался, не дадут, дескать, с человеком спокойно посидеть, и пригласил Фильку к себе домой. Поднеся ещё зелья, завёл разговор о том, как бы скостить воеводскую повинность. Филька уже еле языком ворочал, но память совсем не отшибло. Как же, пробормотал, помню, у тебя поместья иным на зависть и выставлять по воеводскому указу 20 человек со снаряжением, оружием и кормом.

— Отколь столько взять? Все земли пограблены, деревеньки сожжены, людишки по лесам разбежались.

— Ты воеводе о том скажи, он всему голова.

— Что воевода, я тебе говорю, — Булыга тяжело встал, опираясь на сучковатую палку, и вынул из ларя дорогой пояс: — Прими в дар от чистого сердца.

Филька взял пояс, прикинул так сяк и стал изворачивать. Булыга с опаской следил за его неверными движениями — не переборщил ли с угощением? Но нет, извернул так, что вышло упомянутое число — 20. Вздохнул:

— Как ни крути, всё одно лебёдушка выходит, а она есть хочет, — и позвенькал пряжкой, означавшей клюв прожорливой птицы.

Булыга вынул кошель и положил возле себя.

— Ну-ка, ещё попробуй.

Филька покосился на кошель и потянул за пряжку, с которой начиналась первая цифра. По мере того как двойка выпрямлялась, кошель двигался в его сторону, и когда она превратилась в единицу, оказался совсем рядом. Филька нерешительно пробормотал:

— Воевода счёт знает, его не оманешь, приказал, чтоб собрали 512 даточных, и всё тут.

— Собери, как сказано, кому накинь, с кого убавь, не тебя учить.

Филька более не колебался, и кошель исчез в его кармане. В назначенное время состоялся смотр даточных людей, их оказалось вдвое меньше ожидаемого, они были худо одеты и плохо снаряжены. Шеин хмурился, интересовался владельцами оборванцев, приказал доложить о тех, кто уклонился от присылки людей. Филька сыпал фамилиями, о Булыге он предусмотрительно не упомянул. Продолжив свой обход, Шеин наткнулся на толпу особенно плохо одетых и среди них Митяя.

— А это что за чудо?

Митяй сделал загадочное лицо и провозгласил:

— Тучные тельцы обступили тебя, они алкают и всё им мало.

— Убрать! — коротко приказал Шеин.

Митяй, вырываясь из рук стражников, вскричал:

— Умный правитель не обижает утеснённых, а корыстолюбцы хитрят, пользуясь твоим неведением.

Шеин дал знак стрельцам и остановился.

— Говори, коли знаешь.

— Слова не надобны, когда вопиет коварство! Погляди на сих доблих воинов, присланных нашими богатеями! Выкатились от жира глаза их, но бродят в сердце нечестивые помыслы и желание уклониться от законной повинности.

Шеин поморщился, как от зубной боли, велеречивость всегда нагоняла на него тоску. Однако убогий был прав по сути. Шеин подошёл и добродушно похлопал его по плечу — спасибо-де за радение, и тут же приказал доставить к нему тех, кто прислал особенных оборванцев, а нескольких самых злостных, в том числе Булыгу, приставить к позорному столбу. То была недавняя воеводская придумка: выставлять на всеобщий позор провинившихся перед городом, невзирая на чины и положение, для чего у судной избы был вкопан специальный столб. Филька попытался выгородить Булыгу, сказав, что тот обещался восполнить людскую недостачу поставкой провианта и оружия, но Шеин огневался пуще. Он, сказал, своих людей не смог одеть прилично, не то что других. Не перечь мне более, не то сам встанешь рядом. И Фильке пришлось умолкнуть.

У Шеина приказы исполнялись быстро, часа не прошло, как Булыгу выставили на всеобщее осмеяние. Такого исхода он не ожидал, стоял, ругался, а Фильку грозил лишить жизни за ложь и вымогательство. Возле позорников стал собираться народ. Булыга не одному досадил своей жадностью, многие из пришедших числились в его должниках, они-то и отыгрывались в полной мере: показывали пальцами, дразнились, самые отчаянные бросались грязью, в них словно вселился озорной недобрый дух. Знатные люди не скрывали возмущения своевольством черни, пожаловались архиепископу. Тот прислал Шеину своего человека с укоризной: «Человек милосердый благотворит душе своей, а жестокосердый разрушает плоть свою». Оба властные, они не очень ладили и пользовались удобным случаем, чтобы досадить друг другу. Шеин выслушал увещевание Сергия и ответил своим: «С милостивым ты поступаешь милостиво: с мужем искренним — искренне: а с лукавым — по лукавству его». По части священных текстов он тоже был не промах. К ночи позорников всё же убрал — принятая мера так напугала остальных, что к исходу дня были присланы почти все истребованные даточные люди.