Река без берегов. Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга первая - Ханс Хенни Янн

— Вы иностранец, — сказал он. — Вероятно, один из тех неугомонных путешественников, которые не способны оценить весомость происходящих событий. Вот вы сидите напротив незнакомого врача, а прежде небось и вообразить не могли, что такое возможно. Чего же вы хотите от меня? Что вам за дело до смерти этого… черного животного? Чего вы, собственно, добиваетесь?

— Это мое дело, — ответил я. — Я просто хотел бы его увидеть. Прежде мне не хватало мужества, чтобы тщательно и во всех подробностях его рассмотреть. Я хотел бы, чтобы труп был похоронен.

— Вы боитесь, что от него ничего не останется, после того как я его расчленю? — спросил врач.

— Да, — сказал я коротко. — Я вас не знаю. Вы, хотя я не очень точно всё помню, намекали на всякое.

Он поднялся, шагнул ко мне, опять обхватил меня руками за плечи, толкнул дверь, расположенную напротив той, через которую мы вошли.

Мы очутились в покрашенном белой краской просторном зале. Пол — кирпично-красный. Из квадратных песчаниковых плиток. Это не их естественный цвет: на них налипла красная крошка. Свет проникает с потолка, через матовые стекла. Стены голые. Только два маленьких шкафа из зеркального стекла, в которых хранятся медицинские инструменты, занимают, непонятно для чего повернутые под углом друг к другу, один из углов. В середине зала, отчетливо выделяясь под падающим сверху светом, стоят стул и стол. На столе лежит мертвый Аугустус.

— Вот он, — сказал доктор. — Освещение — лучше не придумаешь. Если у вас нормальное зрение, вы не упустите ни одной детали.

Он подтолкнул меня к мертвому.

— Я готов отвечать на ваши вопросы, — добавил. После чего уселся на единственный стул.

Свет с устрашающим постоянством падал на человеческую плоть, постепенно терявшую свою сладость, и на жуткую рану, уже сплошь горькую. Я наблюдал начинающийся процесс гниения. Со страхом, который ни с чем не сравнить, я видел, как наполненные газом кишки шевелятся в открытой ране. Мой ужас был настолько безграничным, что мне пришлось за что-то ухватиться, чтобы удержаться от звериного крика. Моя рука невольно угодила внутрь раны, как если бы я собирался заклясть некое явление, грозящее мне гибелью{188}.

— Мы должны заморозить труп, если хотим, чтобы он еще какое-то время сохранялся, — сказал человек, сидящий на стуле.

Мои пальцы между тем сомкнулись вокруг торчащей из мышечной ткани кости.

— Я высвобожу ее для вас, — сказал человек, сидящий на стуле. — Это часть таза, сломавшегося в нескольких местах. Вам будет память о сокровенном человеческом нутре.

— Не надо, — решительно возразил я.

— Ну-ну, — откликнулся он. — Вы же этого хотите. Всем людям свойственно архаичное желание: хранить у себя какую-то часть любимого мертвеца.

— Я не хочу, чтобы он подвергся расчленению, — сказал я еще раз, дрожа.

— О расчленении позаботилась судьба. Мы только возьмем отломившийся осколок.

Двумя умелыми надрезами он отделил мышечные связки. После чего положил замшелую — покрытую остатками плоти — кость на бронзовую грудь покойного. Я сказал:

— Теперь довольно… Мой носовой платок куда-то подевался. Одолжите мне, пожалуйста, ваш. Мы с вами не поймем друг друга. Я не хочу смотреть, как вы кромсаете этого человека. Я должен прикрыть его рану.

Он протянул мне большой, сложенный вчетверо чистый носовой платок. Я положил платок на рану. Увидел, что белая ткань внезапно стала черной, как уголь… А в следующий момент обнаружил себя в объятиях доктора. Он совал мне под нос ватный тампон, пропитанный эфирным спиртом. Он в самом деле прижимал меня к груди, как ребенка.

— Я что, потерял сознание? — спросил я.

— Вы упали. У вас слабые нервы. Вы слишком много думаете. Возможно, еще и ведете нездоровый образ жизни, противоречащий вашим врожденным задаткам.

— Возможно, — согласился я.

— Заметьте себе: так или иначе, но все мы — каждый в свой час — придем в состояние, характерное для этого мертвеца. Как правило, зримые следы разложения прикрывают тканью или темной землей. Вы, под влиянием благочестивого чувства, только что так и поступили. Ваше действие не удалось, если толковать его как попытку обмануть себя. Мораль происходящего от вас не укрылась… Я много раз видел, как люди умирают. Но мое обращение с трупами нечасто бывало интимным. Всегда, когда мог, я сохранял по отношению к ним дистанцию, обусловленную пренебрежением. Однако отвратительность такого превращения впечатывалась в мое сознание. Есть только один возраст, в котором мы выглядим привлекательно: юность; если, конечно, в эти прекрасные годы нас не поражает мстительная болезнь. От отцовского семяизвержения до окончательного истлевания — таков наш путь. Большинство человечества, приверженное принципам нравственности, будет мне возражать. Такие люди должны мне возражать. Им не хватает мужества, чтобы видеть в себе только часть Природы. Они пытаются оправдать Бога, который в их помощи не нуждается. Для НЕГО Природа есть музыкальный инструмент, издающий и гармоничные звуки, и диссонансы. Между прочим: та приснившаяся лестница, достающая до облаков{189}, была лишь мимолетной фантазией плохо обученного ума…

Внезапно я преисполнился безграничного доверия к зеленоглазому великану. Я выдал себя. Я сказал:

— Мне хотелось бы еще раз взглянуть на кожу, прикрывающую его металлическую грудь. И на лицо, эту тень прошлого.

— Время остается одним и тем же, — сказал он. — Остается местам, где пребывает прошлое. То, что вы ищете в этом умершем, уже находится там. Я его заморожу. И буду хранить, и вы сможете на него смотреть, пока не почувствуете отвращение. Плоть — плохой материал для изготовления статуй{190}.

Мне теперь почудилось, будто он объемлет меня своею любовью. Правда, я не знал, каков характер этой любви. Но разве не непозволительная дерзость — задаваться вопросом о характере любви, которая настолько чувствительна, что может рассыпаться прахом из-за одного фальшивого слова? — Словами он пробился в меня глубоко. Как тот образ: живая женщина, пригвожденная к бушприту деревянного корабля, затягиваемая в зеленую бездну океана. Как Эллена, которую я не видел мертвой. Этого-то я вижу мертвым… Судовладелец, гоняющий по всем морям немые корабли, груженные гробами с мумиями… Я, грохнувшийся в обморок перед хирургическим столом с распростертой на нем галеонной фигурой… Моя любовь, так и не пробудившаяся полностью, никнет над окровавленной костью…

— Я хочу, чтобы его похоронили, — сказал я, совершив крайнее усилие над собой.

— Вы слышали, что я говорил? — спросил меня доктор.

— Слышал, и даже понял. — Судорога сжала мне горло. — Понял, в чем состоит искушение. Я взвалил на себя ужасную вину: я уподобляюсь своему противнику.