Глаша - Лана Ланитова

– И сто тысяч раз скажу себе, что я глупа, – задумчиво пробормотала Глаша. – Но разве, так можно? Как, можно быть таким?

– Глашенька, душа моя темна, как самый темный колодец… Я и сам-то в ней броду не знаю. А еще вы меня судить беретесь. Думаете, я жалею о том, что развратил и погубил вас? Вы ошибаетесь. Мне вас не жаль! Все вы – как полевые цветы. Росли и цвели лишь для того, чтобы я рвал вас и топтал немилосердно. Признаюсь: ваш цветок был чище и красивее других цветов и требовал прозрачной воды, фарфоровой вазы и бережного отношения. Но, самое смешное – именно поэтому мне слаще было сорвать его без жалости и погубить с особым жестокосердием.

– Володя, вы больны…

– Я здоров. Я просто сильно отравлен излишествами плотскими, чтобы обратить свое внимание на такого ангела, как вы. Вы слишком просты для меня и примитивны. Я давно познал вашу душу. Вы этакий тип «вечно кающейся грешницы», которая в мыслях кается, а сама подол задирает. Оно, в общем-то, и неплохо, а для многих мужчин даже пикантно и большой простор фантазии дает. Для многих, но тех, кто не сильно искушен. А для такого, как я – вы скучны немилосердно, – он немного помолчал, глядя куда-то вдаль, – признайтесь, при всей кажущейся чистоте, у вас тоже в душе адом попахивает? Вы только вошли вчера ко мне, а я уже почувствовал за вами серный шлейф. За вашу душу тоже бесы ухватились крепко… Отмолитесь едва ли… Хотя, вы добрая, пожалуй, что отвертитесь. А вот, скажите мне на милость: отчего же вы, такая безгрешная выбрали себе в пристрастность такого порочного монстра, как я? Негодяя, который не раз унижал вас, оскорблял и выставлял на потеху? Не знаете? Так, я отвечу вам. Это потому, что сами вы в душе порочны. Я никогда бы не сказал этого, если бы не помнил ваши глаза… А знайте, что глаза являются зеркальным отражением наших душ. Ваши глаза светились пороком всякий раз, как видели мой фаллос. Вы сами о себе всего не знаете, а еще судить беретесь. Говорите, что я болен. А вы не больны? Ладно, хватит пустых разглагольствований. Я дам денег. На первое время вам хватит. Вот, адрес Мари. Идти к ней или нет – это ваше дело. Чуть позднее я встречусь с вашим мужем и уговорю его за определенную сумму наличных не разыскивать вас, а поскорее забыть.

Пока он разговаривал с ней, она медленно одевалась. Медлила оттого, что предчувствовала, понимала, что видит его в последний раз.

– Спасибо, Володя, и прощайте. Я буду, как умею, молиться за вас.

– Не трудитесь, сударыня. Не хлопочите напрасно. Меня уже не отмолить…

* * *

В тот же день Глафира уехала от мужа. Собрав немногочисленные пожитки, тайком от всех, вдвоем с Татьяной они поехали навстречу новой жизни…

Шло время, Владимир все так же забавлялся с Шафаком. Но переменчивость его натуры стала проявляться и по отношению к этому юноше. Сначала, он стал с ним чуть грубее, исчезли некоторая щепетильность и пристрастность… Потом, ему стало казаться, что Шафак слишком предсказуем и однообразен. Все то, что нравилось ему в начале, теперь приелось и стало раздражать. Бедный юноша, оказавшейся на чужбине, не мог никому пожаловаться или поделиться сомнениями. Все его отношения ограничивались одним барином. Остальной, чуждый ему мир, был слишком враждебно настроен к «иностранной кукле», кем он слыл среди прислуги и дворовых. Долгими часами Шафак был предоставлен самому себе. Это приводило его к частой меланхолии, а порой и к приступам истерии. Он мог часами плакать в подушку и ждать возвращения Махнева. Как только Владимир Иванович появлялся на пороге, Шафак бросался с криками и упреками к ногам своего господина.

– Владимир-эфенди, ты бросил меня. Тебя не было три дня! Шафак думал, что умрет от тоски. Зачем, ты разлюбил меня? – голос прерывался сильными рыданиями.

– Перестань, говорить глупости. Я просто был занят. У меня много дел. Идет посевная.

– Ты, не разлюбил Шафака?

– Нет, не разлюбил, – отвечал Владимир, но в голосе чувствовалось раздражение.

«Как он стал навязчив… Мне кажется, он как-то изменился… Подурнел, по-моему. В лице что-то переменилось и в фигуре тоже. Похоже, он потолстел! Конечно, все эти сладости, потребляемые в больших количествах, не способствуют стройности. Если так и дальше пойдет, то через год он превратиться в толстенную бабу. Мне говорили, что кастраты сильно полнеют с возрастом. Вон, и у этого щеки отвисли. А может, он от слез опух. Как он жалок! Глупое существо, созданное на потеху сладострастным туркам. Неведома зверушка… Гаремный страж. А я – хорош! Любитель экзотики! Куда теперь его девать?» – думал Владимир. – «А может, просто я устал от него? А может, у меня сплин? Должно же быть, ну хоть какое-то разнообразие.

Неделю тому назад, в театре я видел одного… Строен, светловолос, порывист. А взгляд так кроток. Похоже, он девственник. Хотя, среди артистов…Я думаю, что врядли на него не нашлось желающих. Как бы подступиться к нему? Надо обстоятельно сие обдумать».

– Шафак, солнце мое. Я люблю тебя по-прежнему. Ты только кушай поменьше – похоже, ты стал немного поправляться.

Эти слова любовника доводили несчастного до глубокого отчаяния. Он садился на строгий пост. Почти ничего не ел. Но потом срывался от печали, наедался и полнел еще сильнее.

Дошло до того, что барин отвез его в охотничий домик и не захотел забирать в господскую усадьбу. Долгое время Шафак был предоставлен самому себе. Он слонялся по лесу как дикий, загнанный зверек, тосковал и мучился.

Редкие приезды господина были для него, как восходы солнца среди кромешной тьмы.

– Володя-эфенди, лучше убей меня! Я измучен твоей холодностью… Я чувствую, что стал тебе противен. Я умру от ревности, если ты бросишь меня.

– Это не так… – уклончиво отвечал барин. Серые льдистые глаза смотрели в сторону – Владимир пытался скрыть чувство брезгливости, воровато поглядывая на несчастного юношу. Он с неудовольствием отметил, что глаза турчонка помутнели и заплыли от слез; овал лица стал тяжелее; нечесаные и немытые волосы слиплись и висели сосульками. Молящий взгляд Шафака невыносимо раздражал…

Потная обезьянья ладошка робко потянулась к лицу обожаемого барина. Владимир поспешно встал и, повернувшись к окну, уставился на зеленеющий пейзаж.

* * *

В августе 1859 года Владимир, в сопровождении нескольких девиц легкого поведения, которых он привез накануне из города, и приказчика Игната весело, беспечно и с размахом проводил время в своей знаменитой бане. Кутеж длился третьи сутки. Вольдемар, как всегда, баловался гашишем и опием. Он так втянулся в наркотики, что редкий день проходил без того, чтобы он не блаженствовал от страшного дурмана. Увеличивая дозу, он гнался за все более острыми ощущениями. Развратная фантазия толкала его на новые забавы и эксперименты. Видавшие виды проститутки теперь с осторожностью соглашались разделить его опасную компанию.

В тот злополучный вечер он перепробовал разные игры: хлестал любовниц плеткой, потом хлестали и его, наблюдал за сценами лесбийских ласк, ласкали и его… Словом, все было, как обычно. К вечеру он снова покурил кальян и задремал в объятиях двух голых проституток. Ему приснился сон, а может, он грезил от опия. Владимир почувствовал, что стало жарко и захотелось пить. Оказалось: он спускается по горной дороге. Высоко в небе немилосердно палит солнце. Дорога, виляя через колючки и дорожные валуны, спускается резко вниз. Владимир огляделся – вокруг нет ни деревца, только крутая каменистая дорога. Он понял, что ему предстоит преодолеть ее всю, чтобы оказаться на твердой земле. Внизу парили белые облака – до земли было очень высоко.