Большая книга ужасов – 86 - Мария Некрасова

– Немудрено! Как ты орёшь – вся деревня переживает. А огребаю я.

– Ну вот я поорал – а она нам мёду принесла и какую-то витаминку для костей.

– Манипулятор. Может, мне тоже попробовать: АААААА!

– Тебе не поверят. Ты не местная, ты молодая, ты не я.

– Ну вот потому и уезжаю завтра. Нечего мне делать тут.

– На такси? – ехидно спросил старик.

– На соседе с мотоциклом. Чтобы по лесу объехать можно было.

– Это какой же сосед?

Чёрт, я даже не спросила, как его зовут! Совсем человеческий облик растеряла в этом дурдоме с привидениями.

– Этот… На соседней улице. Дом с блестящей крышей… Вася, блин, жена звала его Васей!

– Ну да, ну да… – Старик рассеянно отхлебнул из стакана и, кажется, подвинул его ко мне. В зрячей жизни этот жест расценивался как «долей ещё», но теперь я не видела воды в стакане. Только блестящий подстаканник, и всё.

Подняла стакан (на вес пустой) и с удовольствием поставила обратно.

– Промахнусь – всю кухню залью. Пойду лучше собираться. Пока все шмотки нащупаю – утро наступит.

– Так прибираться надо, а не раскидывать…

Он ещё что-то ворчал, а я пошла к себе нащупывать по углам шмотки. Вот странный старик: зубы заговаривает, жильцов гоняет, вызывает дождь – а ногу себе вылечить не может. Я читала о таком: когда народным знахарям почему-то было не под силу вылечить себя. Или всё-таки нельзя?

Саныч молчал и не отсвечивал. Если он куда-то скачет на своих костылях, это слышно даже на моей половине: во-первых, костыли стучат, во-вторых, старик не может скакать молча, ему надо кряхтеть, ругаться и разбрасывать мелкую мебель, чтоб не мешала. А тут было тихо. Иногда мне казалось, что я слышу это его бормотание: неразборчивое, на одной ноте, то ли молитва, то ли заклинание… Но когда я прислушивалась, всё стихало.

Зная, что тишине верить нельзя, я приготовила старику уже свой новый успокоительно-омолаживающий отвар, замаскированный под чай с мятой. Травы я находила по запаху и поймала себя на том, что уже легко в них ориентируюсь, самое сложное – не обвариться кипятком. Я даже повторила все шаманские движения Саныча: мешаем три раза в одну сторону, десять – в другую, и прочий бред, который погоды не сделает. Меня успокаивало это шаманское зельеварение: казалось, что я делаю что-то важное. Я даже поймала себя на мысли, что когда уеду, некому будет меня этому учить.

Старик выпил залпом, не почувствовав лишних запахов, и даже похвалил.

…А ночью и случился этот пожар. Я проснулась от воя сирен, стала нащупывать очки на тумбочке, вспомнила, что их нет, подскочила к окну так – и увидела огоньки в темноте. Даже не огоньки – отблески. Голубые от сирен (я сперва подумала, что это «Скорая»), потом оранжевые, много оранжевых. На улице кто-то громко перекрикивался. Я быстро оделась, выскочила во двор и подумала, что машине повезло проскочить падающее дерево. Интересно, она уехать-то сможет?

Фонарь на улице, и темнота вокруг. Где-то далеко, не на нашей улице, отблески разноцветных огней. Я не знала, что делать: бежать туда (куда? Ни черта же не видно), остаться здесь (а что там происходит?). Вышла за ворота и стояла, вцепившись в забор, чтобы не потеряться. У огоньков перекрикивались люди, что-то бабахнуло, будто выстрел, а я стояла и не знала, что делать. Хоть бы мимо кто прошёл, у него спрошу. Вон какая движуха, небось вся деревня не спит. Я вглядывалась в освещённую полоску дороги, но никакого движения там не было. Опять что-то бабахнуло на соседней улице, на этот раз громче, кто-то что-то рявкнул, ему ответили сразу несколько голосов, и старик постучал в окно из своей половины дома.

Он включил свет, и я прекрасно видела его силуэт в окне, машущий мне. Чего ещё?! Не вижу я твоих таблеток, сам ищи! Но, конечно, пошла, натыкаясь на клумбы – куда деваться!

Старик лежал в той же позе, в какой оставили, даже стакан стоял так же на краю.

– Кто горит?

– Горит?

– Я видел пожарную машину.

– А я вот нет. Я теперь мало что вижу.

– Вещи-то собрала?

– Надеюсь. Говоришь, пожар?

– Пожар, пожар. Где-то на соседней улице. Видать, много дряни там скопилось… Я ж тебе говорил: огонь очищает. Всё к лучшему. Иди спать.

Спать я, конечно, не пошла: сидела и таращилась в почти слепое окно: голубые и оранжевые отблески маячили в темноте ещё долго. Пока я не клюнула носом стекло и не подумала, что это может быть и рассвет, потому что уже как-то тихо. Даже жильцы притихли, что вообще странно. Может, испугались пожара? Я уж подумала тогда, а не устроить ли мне здесь маленький собственный пожар, раз старик болеет, он же говорил: огонь очищает. Не от грязи, надо полагать, а от нечисти… Но это был уже полусонный бред.

А утром, едва мы с Санычем нашли его таблетки, пришла тётка с котиками на халате, которые я принимала за цветы. Она вошла на половину Саныча, неся в руках по тяжёлому пакету, сказала мне странное:

– Так ты, значит, здесь?

– Уже бегу! – говорю. – Только рюкзак захвачу.

– Какой рюкзак?

– В город же ехать!

Пятна задумчиво покачались у меня перед глазами и выдали:

– Не будет города. Мотоцикл ночью сгорел вместе с гаражом и домом. Мы-то выскочили, а дом… Неужели не слышала? Всю деревню перебудили.

Мне стало стыдно, как будто я подожгла этот дом. Не помню, что я там бормотала, какую-то положенную фигню из фильмов, про «мне очень жаль», – и вот это всё. Пятна сунули мне свои неподъёмные пакеты и отмахнулись:

– Отнеси это на кухню, мне с Санычем переговорить надо. Хорошо тебе. Ты в безопасности. А мы вот…

Я пошла на кухню. Пятна невежливо прикрыли за мной дверь и вполголоса долго и надрывно что-то говорили старику. Я включила воду, чтобы этого не слышать – да что я там не слышала! У людей горе, они к колдуну пришли, расплатились вон продуктами. А я тут со своим городом привязалась.

Молоко, два белых, половинку чёрного, мешок гречки, пакет сахара, лавровый лист. Вот и магазин, а Лесной бабки нет, как и не было. Не случилось бы чего! Почему-то за Лесную бабку я переживала больше всех. Я думаю, она видит жильцов. Как животные, или младенцы, или старик. Это мы ни черта не видим. Особенно я. А младенцы, собаки и Лесная бабка… Может, ей надоело на них глазеть, потому она и ушла? Живёт себе в своём лесу, лыко вяжет (знать бы, что это такое), корзинки плетёт, собирает малинку. Молоко, два белых, половинку чёрного, мешок гречки, пакет сахара, лавровый лист. И всё-таки мне за неё тревожно.

Тётя Ира даже сразу не поняла, что бабки со мной нет. Бросила мне «Привет», схватила приготовленные пепси и жвачку, побежала мимо меня к выходу. Я сказать ничего не успела, как хлопнула дверь. Так и стояла в пустом магазине, соображая, куда делась бабка.