Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки - Леонид Терушкин

— А сколько человек было в вашей группе?

— Трое: я, Дов Фрайберг и ещё один парень из Радома.

— Всего трое осталось?

— Трое нас. Пошли мы по этой дорожке, вышли на полянку. Это после того, как мама мне приснилась. Смотрю — на полянке горел огонь — потухшие угли, вчера был огонь, и есть где-то люди здесь. Стал я по кустикам шнырять, смотрю — травой припорошен кувшин с горохом. Думаю — что такое? Здесь должны быть люди. Вдруг смотрю — выходит молодой парень, одет в фуфайку, подпоясанный. «Что ты хочешь?»— спрашивает по-польски. Я говорю — ничего. Тут Дов уже, Болек подключился, он ведь поляк. Тот понял, что мы из лагеря. Смотрим — с одной стороны выходит человек, с другой, кругом. Молодые парни выходят.

— Партизаны?

— Нет, это не партизаны, это были беглецы. Эти два брата, Манек и Юзек. Мы в этом лесу пробыли до… Мы в этом лесу вырыли блиндаж. В этом лесу были до нас лагерники, пришли четверо собиборовцев. И поляки напали на них и убили. Один спасся, прибежал к нам, в наш блиндаж. Когда мы пришли, польские бандиты ушли, только трое трупов наших лагерников лежали возле блиндажа.

— Как вы существовали в лесу?

— У этих братьев было много знакомых. Его отец был большой коммерсант, Юзека и Манека отец, он торговал, он большой коммерсант, и у них была уйма знакомых. Они ходили по сёлам и покупали — то хлеб купят, то другое. Ещё узнавали, где поляк побогаче. И приходили ночью, забирали свинью и уходили. За счёт этого мы питались.

— Сколько человек было в группе?

— В нашей группе был я, Дов… после того, что поляки напали на нас и убили четверых, мы ушли из этого леса. Этот парень из Радома ушёл в Радом. Там были с нами чехи, чешские евреи. Двух убили, когда эти поляки напали и на наш блиндаж, они двух убили.

— А Вы тогда удрали, когда они напали?

— Когда они напали на тот блиндаж, мы пришли туда, уже никого не застали. Но мы ещё из леса не удрали. Потом, когда выпал первый снег, они по следам — у нас блиндаж был хорошо замаскирован — они по следам на снегу, что мы оставляли, мы же ходили, они пришли к нашему блиндажу. У нас один дежурил сверху всегда, после того случая, один всегда дежурил сверху. Нас было двое — я и Дов, Юзек и Манек и четверо из Чехословакии.

— Откуда они взялись?

— Они из другого лагеря убежали, чехословацкие евреи.

— Тоже крутились в этом лесу?

— Крутились с нами вместе, мы спали в одном блиндаже. Это был в воскресенье вечером, дежурил чех. Вдруг он кричит по-немецки — мы разговаривали по-немецки, они польский не знали — кричит: «Алеман раус!» Чех Корнишонер лежал ближе всех к выходу. Он выскочил, а у нас был выход через дупло, можно было только вот так поднять руку и вылезать, так просто нельзя было вылезти. Он только стал вылезать, ему разрывной пулей оторвало руку. Он уже в таком нервном шоке спустился в блиндаж, схватил топор и опять туда. Но они его тут же убили, вытащили. И к нам в блиндаж кинули гранату.

— Блиндаж был сделан — я же бывший военный, знал, как надо блиндажи делать — был вырытый блиндаж, а потом метр горловина и потом дупло, вход через дупло. Они кинули гранату, и эта граната попала в горловину. Осколком ранило Шнабеля — второго чеха. Он лежал напротив горловины. Мы стали задыхаться от дыма. Они ещё взяли и кинули гранату и закрыли выход трупом Корнишонера.

— Мы стали задыхаться. Но они видят, что мы не выходим, они нам стали разбирать крышу, разгребать землю. Там у нас лежали брёвна. Я понял, что, если они достанут брёвна, они нас пристрелят как куропаток. Я вспомнил про эти пять патронов, что они у меня в кармане. Я палочку сломал из дерева, ветку, согнул пополам её, взял патрон таким путём, зажал, зажёг свечку и стал капсюль подогревать.

Я думал, что быстро произойдёт взрыв. Секунд десять пришлось греть капсюль — и вдруг звук выстрела, как из пистолета. Там же разорвался порох. Нагрелся патрон и кусок попал Дову в ногу. Он кричит — я ранен! Я говорю — ничего тебе не будет. И второй патрон. Я три выстрела, три взрыва сделал. Они услыхали, что я отсюда «стреляю», они же не знали, что я взрывы делаю, они думали, что я стреляю из пистолета. А раз пистолет… А поляки — трусы, они ушли и оставили нас в покое.

— Поляки убежали.

— Убежали. И вот эти патроны таким путём, если бы не эти патроны, они бы нас достали и перестреляли, как куропаток.

— Что дальше было?

— Мы ушли из этого леса.

— Куда?

— У этих Юзека и Манека их дядя жил в какой-то деревне, у него был свой дом на опушке леса, и мы туда направились. Они знали, что дом пустой, окна забиты. Мы дошли до этого дома, это было километров десять от этого места, где мы жили в лесу. Мы пришли ночью к этому дому, двери закрыты. Мы зашли пока в стодолу и стали рыть яму. Вернее, так: мы зашли в стодолу[465], а Юзек и Манек стали стучать в дверь — узнать, кто там живёт. Мы видели, что окна завешены так, что кто-то есть там, Юзек и Манек стали стучать в дом, их пустили.

— Кто жил в этом доме?

— Жили две сестры двоюродные.

— Еврейки?

— Нет, полячки. Пришли Юзек с Манеком и говорят — там живут две женщины. Они согласны нас держать эту зиму.

— Как они питались, как они существовали?

— У неё мама была рядом в деревне, она ходила туда, брала немножко, вот так существовали.

— Вы зашли в этот дом?

— Мы зашли в этот дом. Там — что было у нас, что было у них — позавтракали, и они согласились нас держать всю зиму. Дом был на окраине села, 700–800 метров от опушки леса, это нас тоже устраивало. Мы прожили у этих полячек до апреля месяца 1944 года, март-апрель 1944 года.

Зимой, это было где-то в январе, в конце января, у нас кончился хлеб. Я, Дов и Манек пошли за хлебом. Нам надо было пройти лес и выйти на ту сторону леса, зайти к их знакомым и достать хлеб. Мы взяли мешок пустой и пошли. Ночь была тёмная и мы взяли направление на лес. Моросил мелкий дождь. Ну, сколько надо, чтобы пройти 700–800 метров, даже по болоту? Мы полями шли, а не дорогой. Ну, час, полтора, два. Мы шли два с половиной часа.

Леса нет. Значит, заблудились. Пошли направо. Идём опять два часа, леса нет. Идём влево. Мы крутились с семи часов вечера до пяти часов утра, мы уже падали с ног. Всё, больше не идём. Пять часов утра. Мы сели. Постелили мешок, сели втроём спина к спине и стали ждать утра. Я прикорнул чуть-чуть — всю ночь шли. Мне опять мама приснилась покойная.

Я проснулся и слышу собачий лай. О, собачий лай — пошли в ту сторону! Пошли на звук, ещё было темно, пять часов утра. Пошли на звук. Стали подходить, мы были у своего дома: откуда мы вышли, мы кружили влево, вправо и, в конце концов, мы очутились недалеко от нашего дома. Они нас увидели, мы им рассказали, посмеялись и всё, без хлеба остались. Потом пошли и, конечно, достали.