Русалка и миссис Хэнкок - Имоджен Гермес Гауэр

– Ох…

Мистер Хэнкок растерянно топчется в дверях. Из спальни слышится, как упомянутые женщины перебирают в спальне последние оставшиеся вещи.

– Вот эта подушечка лучше, – говорит миссис Фрост. – Гляньте, на этой заштопанная прореха. И погодите-ка… тут еще целый ящик постельного белья, которое может вам пригодиться…

– И как вам такое? – Анжелика хмурится и вытирает нос подолом халата. – Что скажете, а? Можно подумать, я уже умерла… стервятники. Зря времени не теряют.

– Наверное, мне лучше удалиться, – мямлит мистер Хэнкок.

Анжелика неподвижно смотрит мокрыми воспаленными глазами на свои руки, сцепленные на животе, и горько вздыхает:

– Да, безусловно.

Выйдя на темную лестничную площадку, мистер Хэнкок слышит мягкий, глухой шлепок, с которым бедняжка вновь падает на пол, и сдавленные рыдания. С минуту он ломает пальцы в мучительной нерешимости, а потом тихонько возвращается в гостиную, приседает на корточки подле Анжелики и вкладывает в ее маленький кулак свой носовой платок размером с простыню.

– Кто станет заботиться о вас? – спрашивает он.

Она пожимает плечами, пряча лицо в складках огромного платка, и невнятно произносит:

– У меня все будет хорошо. Я найду какой-нибудь выход.

– То есть у вас никого нет?

– Да посмотрите же вокруг, – стонет в ответ Анжелика. – Разве вы видите здесь какого-нибудь доброго друга? Нет. Только крысы, бегущие с тонущего корабля. Даже моя преданная приживалка Фрост и та от меня от отступилась.

– А ваши долги? Кто их оплатит?

– Кто еще, если не я сама?

– Но у вас же нет средств.

– Значит, я сяду в тюрьму.

Мистер Хэнкок теперь человек денежный, так уж получилось волею случая. Но и сейчас от одного только слова «долг» у него кровь леденеет в жилах: это черная безысходность, страшное проклятие, лютая кара. Ни единый человек, однажды переживший полное разорение и подвергшийся всеобщему презрению, никогда уже не сможет высоко держать голову. Хуже только смерть, да и то ненамного. Однако ведь Анжелика не виновата в своей беде: просто в жизни у нее вдруг что-то пошло не так и кокон безопасности, сотканный из различных денежных поступлений, внезапно разрушился.

– Я оплачу все ваши счета, – говорит он.

Анжелика шумно сморкается в платок.

– Правда? – Она приникает к нему, кладя голову на плечо. Мистер Хэнкок одной рукой обнимает ее и снова ощущает восхитительную мягкость тела, сейчас не скованного корсетом. – Долги у меня накопились огромные, сэр. Но не по моей вине, честное слово.

– Не важно. Я в состоянии заплатить.

Она поднимает мокрое лицо – сейчас некрасивое, нечего греха таить. Однако именно от того, что веки у нее такие красные, сами глаза кажутся ослепительно-голубыми.

– Но почему? – спрашивает Анжелика.

Да потому просто, что он не может допустить, чтобы женщина, однажды падшая, претерпела еще одно падение, и если он в силах восстановить хоть какое-то равновесие в мире – так и замечательно.

– Между прочим, – сообщает мистер Хэнкок, – я раздобыл для вас русалку.

– Русалку! – насмешливо фыркает Анжелика, промокая платком глаза и сглатывая последние слезы. – Да вы шутите, верно?

– Отнюдь. – Он извлекает из кармана письмо Тайсо Джонса и продолжает воодушевленно говорить, пока она бегло читает, сдвинув брови. – Это истинный знак Небес! Две русалки за одну человеческую жизнь – какова, по-вашему, вероятность подобного чуда?

– Чистая чепуха, право слово, – хмуро усмехается Анжелика. – Что за бред тут написан! Полагаю, в конечном счете окажется, что это всего лишь дохлая мартышка вроде той, которую она брала у вас в аренду и которая в известном смысле стала причиной нынешнего моего бедствия.

– Нет, нет, ничего подобного… – возражает мистер Хэнкок, но без особой уверенности.

Живая русалка, скользкая как рыба, сильная как кит – не нелепая скрюченная тварь, но прекрасное фантастическое создание, о коем грезит весь Лондон… да неужто и впрямь она скоро будет доставлена именно ему и никому другому?

– Кто он вообще такой, этот ваш капитан? Он же вас дурачит, ясное дело. Самый слог письма выдает в нем проходимца, точно вам говорю.

– Я верю Тайсо Джонсу безоговорочно, – твердо произносит мистер Хэнкок. – Русалка самая настоящая, вне всяких сомнений. И будет принадлежать вам.

– Да зачем мне она теперь? После всего, что со мной приключилось, я потеряла всякий интерес к русалкам. – Анжелика медленно обводит взглядом пустую комнату, потом замечает совершенно несчастное лицо мистера Хэнкока и виновато улыбается. – Да ну и бог-то с ним со всем. – Она шумно шмыгает носом, запускает обе пятерни в волосы и чуть погодя овладевает собой. Красные пятна сходят с лица, а в глазах, хотя и по-прежнему воспаленных, появляется живой блеск. – Я ведь и думать не думала, что вы добудете для меня то, чего я потребовала. Я была полностью уверена, что прошу невозможного. – Она сжимает руку торговца; пальцы у нее горячие и влажные. – Заберите меня отсюда, умоляю вас.

– Да, конечно, вам следует поехать ко мне, – говорит он, а потом колеблется. – Только знаете, мой дом… он совсем не роскошный… не соответствует вашему положению.

– Моему положению? Да я же бедна как церковная мышь! Здесь нет ничего моего! Прошу вас, прошу… если вы уверены, что я вам нужна, мне решительно все равно, куда вы меня заберете!

Миссис Фрост и миссис Чаппел возвращаются в гостиную, держа в охапках пуховые подушки, и обе сдержанно кивают мистеру Хэнкоку. Анжелика коротко взглядывает на них, но остается стоять на коленях, крепко сжимая руку мистера Хэнкока.

– У меня к вам лишь одна просьба, – говорит она. – Но очень важная.

– Да, я весь внимание.

Анжелика снова бросает взгляд на своих старых подруг, раздраженных и изрядно озадаченных, и решительно выпаливает:

– Женитесь на мне.

Февраль 1786

– Ни за что! – резко восклицает миссис Липпард, с недавних пор вынужденная истирать колеса своего экипажа в каждодневных поездках к брату. Стремительно переступив через порог, она даже не скинула капюшон и остается неподвижно стоять в прихожей, каковое промежуточное место кажется мистеру Хэнкоку не самым подходящим для семейного скандала. – Она здесь жить не будет.

Мистер Хэнкок пребывает в радужном настроении, омрачить которое непросто.

– Доброго дня, сестрица. Как поживаешь?

– Тьфу! И ни грана раскаяния! Я никогда прежде не считала вас распутником, сэр, но теперь вы не только связались со шлюхой, а еще и поселили ее под своей крышей и спускаете на нее деньги Хэнкоков. – Эстер оглядывается вокруг в поисках каких-нибудь свидетельств гнусного бесчинства, здесь творящегося: брошенной подвязки, возможно, или чаши с пуншем, полной до краев. – Чем пахнет? Свежей краской?