Доченька - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Давайте включим музыку! — вдруг предложила Лизон, которую угнетала повисшая в комнате тишина.

Леони в своем монашеском одеянии выглядела угрюмой. Нанетт время от времени опускала вязание на колени и поглядывала на гостью. Пожилая женщина спрашивала себя, что заставляет сестру Бландин так часто посещать дом доктора Меснье. Не укладывалось у нее в голове и то, что мать Мари-де-Гонзаг приняла в приют женщину, которая, никого не стесняясь, жила с мужчиной вне священных уз брака. Женщину такую необычную, странную…

Лизон включила радио, раздался треск. Потом весело заиграла скрипка.

— Получилось! Надеюсь, вам понравится.

И девушка, вздыхая, вернулась к работе. Мари ногой отбивала ритм, Нанетт снова увлеклась вязанием. Потом приемник опять затрещал, и из него полились первые аккорды песни. Женщины невольно прислушались.

«Ах, я так его любила! Нам лето голову вскружило…»

Леони вскрикнула. Голос певицы, слегка гнусавый, между тем выводил:

«Ах, я так его любила! Мой единственный, мой милый…»

Мари мечтательно улыбалась, вспоминая страстные поцелуи Адриана на заре их супружеской жизни. Резкий звук вернул ее с небес на землю: Леони вскочила и, заливаясь слезами, выбежала из комнаты. Лизон пробормотала, смутившись:

— Наверное, Леони поднялась ко мне в комнату. Мама, что с ней такое?

— Не знаю, — ответила Мари, хотя на самом деле у нее была догадка на этот счет. — Давай оставим Леони ненадолго одну, а потом я поднимусь и поговорю с ней.

Постучав в дверь, Мари услышала приглушенные рыдания. Ее рука нажала на ручку двери, и та приоткрылась. Монашеское одеяние и покрывало лежали на полу, Леони же сидела на кровати и плакала.

Мари на цыпочках вошла в комнату, и ее сердце сжалось — какая Леони все-таки худенькая!

— Дорогая, что случилось?

— Эта песня, Мари! Господи, эта песня… С ней связано столько воспоминаний! Столько хорошего, которое никогда не вернется! Почему? Ну почему?

Леони всхлипнула. Мари с озабоченным видом покачала головой. Печаль подруги была ей непонятна.

— Будь мужественной, Леони! Если ты намекаешь на Пьера, я не понимаю… Со дня его смерти прошло много лет. Ты теперь сестра Бландин. И мне казалось, в приюте ты обрела душевный покой…

Женщины посмотрели друг на друга. Одна — измученная и вместе с тем трогательная, вторая — прекрасная, как хорошо ухоженный цветок.

— Но я, в отличие от тебя, его не забыла! — воскликнула Леони. — Мне его не хватает, я вовсе не этого хотела, слышишь? Я хотела жить с ним, быть рядом и ночами, чтобы наши тела сливались в одно целое! А теперь я хочу умереть! Не могу больше! Я пыталась смириться, но у меня не получается! И никогда не получится!

— Тише! — испуганно воскликнула Мари. — Тебя могут услышать внизу!

Леони выпрямилась. Взгляд ее блуждал по комнате.

— У тебя есть сигареты? — спросила она. — Мне очень хочется закурить, это успокаивает. В приют я больше не вернусь. Там мне приходится ежесекундно бороться с собой. Я вступлю в Красный Крест, а потом найду способ попасть под пули!

Мари пожала плечами и вышла. В комнате Поля она отыскала пачку сигарет из светлого табака, зажигалку и принесла их Леони:

— Держи! Если это тебе поможет.

Мари присела на край кровати. Леони поблагодарила подругу. Через минуту, глядя, как большие завитки дыма улетают в окно, она сказала со вздохом:

— Мириам помогала мне жить. Когда девочка выздоровела, приехала тетя и забрала ее. Я теряю всех, кого люблю. Это какое-то проклятие. Но Пьер… Я его боготворила, я не могу смириться с его смертью. Каждый июнь я проживаю как в аду. И временами злюсь на тебя за то, что ты так счастлива с Адрианом. Я говорю себе, что все счастье досталось тебе одной.

— Леони! Мне тоже многое пришлось пережить, — возразила Мари. — Я искренне оплакивала Пьера, я часто о нем думаю. Что до Адриана, то я долго не решалась связать с ним свою жизнь. Из-за тебя и воспоминаний о Пьере. То, что ты говоришь, жестоко.

Они не слышали легких шагов на лестнице. Когда до Лизон донеслись крики Леони, она поднялась по лестнице и уже собралась было постучать, но страх и любопытство заставили ее задержаться у двери. Леони говорила довольно громко:

— Может, это и жестоко. Но Пьер был моей любовью, моей единственной любовью! Мы были так счастливы вместе то недолгое время, что было нам отведено! С ним я получила все, чего желала, в нем, как и во мне, страсть пылала, как пожар! Я приняла постриг только потому, что знала: с другим мужчиной мне этого не испытать. Нам с ним было весело, мы танцевали, как сумасшедшие, и он так крепко меня обнимал! Думаю, теперь ты понимаешь, почему эта песня…

Мари хотелось потребовать, чтобы Леони замолчала, крикнуть ей в лицо, что она бесстыдница, что неразумно жить прошлым, которого не вернуть. Но она промолчала, потому что чувствовала: сердце подруги детства переполнено болью. Утешить Леони — вот верное решение…

— Сестричка! Моя Лео! Ты должна все забыть, должна взять себя в руки. Представь, как огорчатся девочки, если ты уйдешь из приюта! Они тебя очень любят, ты им нужна, и как медсестра тоже. Леони, прошу, побереги себя, не делай глупостей! Воспитанницы приюта стали твоей семьей. Я не могу помешать тебе вернуться в мир, но даже если ты перестанешь быть монахиней, прошу, не причиняй себе вреда! Ты так дорога мне…

Леони внимательно посмотрела на подругу.

— Я все это знаю, но мне этого недостаточно, — сказала она наконец. — В моей душе живет злая сила, она заставляет меня искать смерти. Меня тянет туда, где я снова встречусь с ним…

Лизон услышала достаточно. Девушка убежала в сад, залитый золотым светом июньского солнца. Жужжание пчел над цветами и запах лилий помогли ей успокоиться. Она легла на примятую траву, где Матильда в погожие дни расстилала покрывало.

Прижавшись щекой к теплой земле, Лизон попыталась сопоставить услышанное с тем, что уже знала.

«Леони говорила о папе! Сомнений быть не может: Пьер, которого она так любила, — это мой отец! Если бы речь шла не о нем, мама ответила бы по-другому. Но почему? Что между ними произошло? Я чувствую себя преданной…»

Лизон хотелось расплакаться, но слез не было. «Они мне лгали! Все! А я готова была разорваться, лишь бы всем было хорошо!»

Снова и снова она пыталась найти объяснение услышанному. Потом ее мысли обратились к Жильберу Мазаку. В первый день нового года он разорвал помолвку. Лизон вспомнила, какое облегчение принесло ей это известие. Ей было стыдно вспоминать об этом, но она тогда действительно обрадовалась. С тех пор Жильбер казался ей героем, пожертвовавшим собой ради того, чтобы освободить ее от обременительного обещания.

«Бедный Жильбер! Он так меня любит! А я сама, любила ли я его так же сильно?»