Говорит и показывает Россия - Аркадий Островский

У Березовского с Путиным были собственные отношения. Они сблизились в 1990-е, и Березовский пригласил Путина кататься на горных лыжах в Швейцарии. Весной 1999 года, когда конфликт Березовского с Примаковым был в самом разгаре, Путин без приглашения пришел на вечеринку в честь дня рождения жены Березовского. “Примаков никогда тебе этого не простит”, – сказал Березовский. “Дружба есть дружба”, – будто бы ответил Путин. Существуют и другие версии этого рассказа, но все они указывают на то, что Путин был верен старым связям. Березовский, который всегда управлял делами с помощью личных, а не формальных отношений, счел, что Путин – его человек.

Ключевая роль в игре с подменой преемника отводилась СМИ, доказавшим свою эффективность при переизбрании Ельцина в 1996 году. Правда, существовало серьезное отличие: Ельцин был настоящим политиком, фигурой исторического масштаба. Его никто не “создавал” – ни Малашенко, ни Чубайс, ни кто-либо другой. Все, что от них тогда требовалось – просто мобилизовать президента и убедить страну в том, что он тот же, кого так полюбили и за кем пошли пять лет назад.

Однако победа 1996 года внушила ельцинской команде уверенность в том, что этот трюк, выполненный при помощи телевидения, можно повторить и без Ельцина. По их мнению, любого, даже самого незаметного кандидата, удастся превратить в преемника, если пустить в ход грамотную технологию.

Так в 1999 году политику подменили политтехнологией, граждан – зрителями, а реальность – телевидением. “СМИ сделались органом государственной власти”, – говорил Павловский[355]. Мысль о том, что посредством телевидения группа политических технологов и медиаменеджеров сумеет вывести в президенты человека, о котором до этого никто даже не слышал, казалась невероятной. Но неожиданно НТВ Гусинского, которое обеспечивало избирательную кампанию 1996 года, отказалось играть партию Кремля.

Гусинского не смущала сама идея использования телевидения для продвижения преемника. Ему не понравилось, что Кремль рассматривает его как часть собственной политической машины, а не как самостоятельную силу. В 1996 году он чувствовал себя партнером, который по собственному желанию поддержал Ельцина и получил от этого положенные дивиденды. Теперь же ему практически указывали: или встраивайся в общую повестку, или проваливай. Вопрос был не только в деньгах, но и в самолюбии. Гусинский потребовал, чтобы НТВ получило от правительства те же 100 миллионов долларов, что и ОРТ. В ответ Александр Волошин, руководитель ельцинской администрации, за которым стояли Березовский и Абрамович, сказал, чтобы он убирался куда подальше. Гусинский, известный своей вспыльчивостью, сорвался. Трудно сказать, была ли ссора случайной или спровоцированной, но вражда разгорелась не на шутку. Ни Гусинский, ни Малашенко, которому Ельцин когда-то предлагал должность главы президентской администрации, не собирались мириться с хамством Волошина.

Пока Гусинский ругался с Волошиным, Юмашев пытался найти более мягкий подход к Малашенко. В июне 1999 года Дьяченко и Юмашев, у которых тоже был дом в Чигасове, по-соседски зашли к Малашенко на чашку чая и стали уговаривать его поддержать Путина. Малашенко идея не понравилась. Вспоминая свои аргументы в том разговоре, Малашенко рассказывал: “Это КГБ, я не имею в виду, что это какие-то людоеды, но это люди, которым нельзя доверять”. В ответ он получил стандартный ответ: “Он Собчака не сдал, он нас не сдаст”[356].

Малашенко попросил своего друга Петра Авена, банкира и бывшего министра торговли, лично знакомого с Путиным, устроить ему с ним встречу. В итоге в загородном доме Авена (на бывшей даче писателя Алексея Толстого) как бы невзначай собрались на обед несколько гостей. Путин пришел с двумя дочками. Дочь самого Малашенко в это время летела в Лондон, чтобы закончить семестр в английской школе-пансионе. Обед длился три часа, и за это время мало что прояснилось, но произошел один характерный эпизод.

Когда обед подходил к концу, дочь Малашенко позвонила родителям из аэропорта Хитроу, где только что приземлилась. Школьная машина, которая должна была забрать ее из аэропорта, не приехала, и она звонила посоветоваться: подождать немного или взять такси? Жена Малашенко посоветовала дочери взять такси, но та решила действовать по правилам и все-таки дожидаться школьной машины. О своем разговоре с дочерью жена Малашенко рассказала гостям. И в этот момент в разговор неожиданно вмешался Путин: “Вы плохой дали дочери совет, дочка правильно поступила”. Жена Малашенко, которая пришла позже других и до этого почти не замечала Путина, удивленно посмотрела на незнакомого ей человека и с некоторым раздражением спросила, почему он так считает. На что Путин, как вспоминал Малашенко, ответил: “Вы же не знаете, что это будет действительно такси”.

Жена Малашенко снисходительно начала объяснять, что дочь в Хитроу, в Лондоне, что там стоянка, что там стоят большие машины с желтыми фонариками, что ошибиться невозможно и что такси – это такси. Путин так же спокойно, как ребенку, ответил: “Не имеет никакого значения. Вы никогда не можете быть уверены, что это будет действительно такси”. Фактически Путин намекал, что дочь Малашенко могут похитить. После неловкой паузы Малашенко перевел разговор на другую тему. Позже, когда Малашенко объяснил жене, кто это был и зачем они встречались, “она долго говорила, что в этой истории, как в капле воды, весь Путин”. “Я над ней смеялся долго и говорил, что она все преувеличивает. Но потом через какое-то время я стал думать, что, наверное, она права, потому что КГБ – это давно не про репрессии. КГБ – это про контроль. Вот то, что вы контролируете, безопасно. То, что вы не контролируете, является угрозой по определению. И это подход, с которым общество не может развиваться, потому что я, наоборот, считал, что развивается то, что бесконтрольно”[357], – говорил Малашенко.

Он не был диссидентом и имел богатый опыт общения с КГБ и в Институте США и Канады, который курировался КГБ, и в “Медиа-Мосте”, в котором служил бывший генерал КГБ Филипп Бобков. Малашенко видел в КГБ не угрозу репрессий, а угрозу для движения страны по намеченному, в том числе им самим, пути. После крушения компартии с ее идеологией именно КГБ стал воплощением государственного контроля, с которым боролся Малашенко, считавший, что не государство должно контролировать граждан, а граждане – государство.

Через несколько дней после того памятного обеда Малашенко зашел на дачу к Юмашеву и сказал, что не сможет поддержать Путина, что “КГБ – это навсегда, что это мировоззрение и что это неправильно”. После этого разговора пути назад уже не было, и впереди замаячила война. Вскоре телеканал выпустил очередную программу “Итоги”, которая рассказала о ельцинской “семье” как об узком круге людей, принимавшем все решения в стране и манипулировавшем самим президентом. Рассказ сопровождался наглядными схемами, пояснявшими “внутрисемейные” связи. Это был явный выпад против ельцинского клана, а значит, и лично против Путина, которого “семья” видела преемником. Само понятие “семья” раньше почти не использовалось, хотя в Москве уже стали появляться странные рекламные щиты, скорее всего, в рамках антиельцинской кампании Лужкова. Один такой билборд явно намекал на личность магната Романа Абрамовича, который, по слухам, являлся “кассиром «семьи»”. Надпись на щите, окруженная золотыми монетами, гласила: “Рома думает о семье. Семья думает о Роме”.