Сицилиец - Марио Пьюзо

— А ты читал это знаменитое Завещание? — с презрением спросил он.

— Да, — сказал Пишотта, сбитый с толку реакцией дона.

— Ну а я — нет, — сказал дон. — И я решил вести себя так, будто никакого Завещания и не существует.

— Вы хотите, чтобы я предал Гильяно, — сказал Пишотта. — А почему, собственно, вы думаете, что я на это пойду? Дон Кроче улыбнулся.

— Ты же предупредил меня, что он собирается напасть на отель, где я остановился. Разве это не доказательство дружбы?

— Я это сделал не ради вас, а ради Гильяно, — сказал Пишотта. — Тури сам не понимает, что делает. Он хочет убить вас. Но если это произойдет, нам всем уже не на что будет рассчитывать. «Друзья друзей» не успокоятся, пока нас не уничтожат. И тут уж никакое Завещание не поможет. Он бы уже давно мог уехать из страны, но все тянет, все надеется, что ему удастся с вами разделаться. Я пришел к вам, чтобы договориться. Гильяно уедет из Сицилии через несколько дней, и вендетта сама собой прекратится. Дайте ему уехать.

Дон Кроче оторвался от своей тарелки и откинулся на спинку стула. Затем глотнул вина.

— Ты рассуждаешь, как дитя, — сказал он. — История эта подошла к развязке. Нельзя Гильяно оставить в живых — он слишком опасен. Но сам я не могу его убить. Мне ведь жить здесь, и, если я хочу сделать то, что наметил, я не могу стать убийцей героя Сицилии. Народ любит Гильяно, и многие из его сторонников захотят отомстить за его смерть. Так что сделать это должны карабинеры. Вот так-то. И ты единственный, кто может заманить Гильяно в ловушку.

Он на секунду замолчал, потом произнес, взвешивая каждое слово:

— Миру, в котором ты жил, пришел конец. Ты можешь либо остаться в нем и погибнуть, либо шагнуть в другой мир и продолжать жить.

— Даже если сам Христос будет мне покровителем, ему не защитить меня, когда выяснится, что я предал Гильяно, — сказал Пишотта.

— Все, что от тебя требуется, это назвать место, где ты с ним должен встретиться, — сказал дон Кроче. — Никто, кроме меня, об этом не узнает. Я сам сообщу полковнику Луке и инспектору Веларди. А об остальном уж они позаботятся.

И, помолчав, добавил:

— Гильяно ведь стал другим. Это уже не твой товарищ детских игр и не твой лучший друг. Это человек, который думает только о себе. Вот и тебе надо об этом подумать.

И вот 5 июля, направляясь вечером в Кастельветрано, Пишотта был уже повязан с доном Кроче. Он сообщил ему, где встретится с Гильяно, и знал, что дон предупредил полковника Луку и инспектора Веларди. Пишотта не сказал, что это будет в доме дядюшки Пеппино, а лишь сказал, что они встречаются в Кастельветрано. Он посоветовал дону действовать осторожно, так как у Гильяно особый нюх на опасность.

Но когда Пишотта пришел к дядюшке Пеппино, старый возчик поздоровался с ним холодно, не как всегда. Уж не подозревает ли его старик? Наверное, он заметил, что в городе необычно много карабинеров, и с безошибочной сицилийской сверхинтуицией сложил два и два.

Пишотта встревожился. И его пронзила страшная мысль. Что, если мать Гильяно узнала, что ее любимый Аспану предал ее сына? Что, если она плюнет ему в лицо и назовет его изменником и убийцей? Они же плакали вместе, обняв друг друга, и он поклялся защищать ее сына, а потом поцеловал ее. И этот поцелуй оказался поцелуем Иуды. Ему захотелось убить старика, а потом убить и себя.

— Если ты ищешь Тури, — сказал дядюшка Пеппино, — то он был здесь и ушел.

Ему вдруг стало жаль Пишотту. Он был белый, как полотно, и с трудом дышал.

— Выпьешь немножко анисовой?

Пишотта покачал головой и направился к выходу. Старик окликнул его:

— Будь осторожен, в городе полно карабинеров. Пишотта похолодел от страха. Каким надо быть дураком, чтобы не догадаться, что Гильяно почует западню. А вдруг он уже понял, кто предатель?

Пишотта выскочил из дому и кружным путем выбежал на тропинку, которая должна была привести его к месту встречи, оговоренному на случай провала, — акрополю Селина в городе-призраке Селинунте.

Яркий свет летней луны серебрил развалины древнегреческого города. Среди этих развалин на полуобвалившихся ступенях храма сидел Гильяно и думал, как он будет жить в Америке.

Ему было необычайно грустно. Белые мечты рухнули. Когда-то он был полон надежд на будущее, которое всегда связывал с будущим Сицилии, безгранично веря, что ничего с ним не случится. Столько народу любило его. Раньше он был их благодетелем, теперь, казалось, приносил им одни несчастья. Сам не зная почему, он чувствовал себя одиноким. Но ведь с ним по-прежнему был Аспану Пишотта. Придет день, и они вместе возродят былые идеалы и мечты. В конце концов, начали-то все они.

Луна скрылась, и древний город погрузился в темноту; теперь его развалины казались скелетами на черном полотне ночи. В этой тьме послышалось шуршание мелких камушков, и Гильяно снова перекатился за мраморные колонны, держа наготове автомат. Луна безмятежно выплыла из-за облаков, и он увидел посреди окруженной развалинами улицы, которая вела от акрополя в глубь города, Аспану Пишотту.

Пишотта медленно шел по усыпанной камнями дороге, зорко всматриваясь в темноту, шепотом окликая Тури. Гильяно подождал, когда Пишотта пройдет мимо, и вышел из-за колонн.

— Опять я выиграл, Аспану, — сказал он: так они играли в детстве. К его удивлению, Пишотта, вздрогнув от страха, резко обернулся.

Гильяно опустился на ступени и положил автомат рядом с собой.

— Посиди немного, — сказал он. — Ты, наверное, очень устал, да к тому же, кто знает, может, нам и не придется больше поговорить вот так, наедине.

— Поговорим лучше в Мадзара-дель-Валло, там безопаснее, — сказал Пишотта.

— У нас еще есть время, а тебе необходимо отдохнуть, иначе опять будешь харкать кровью. Ну же, садись. — И Гильяно указал на верхнюю ступеньку.

Он увидел, что Пишотта снимает с плеча автомат, и подумал, что тот хочет положить его на землю. Гильяно поднялся и протянул руку, чтобы помочь Аспану взобраться по ступенькам. И тут понял, что друг прицеливается в него. Он застыл, впервые за семь лет застигнутый врасплох.

А Пишотта от ужаса, что Гильяно станет сейчас его расспрашивать, совсем потерял способность соображать… Больше всего он боялся, что Гильяно скажет: «Аспану, брат мой». Этот страх и побудил Пишотту нажать спусковой крючок.

Пули оторвали у Гильяно кисть, изрешетили его тело. Пишотта в ужасе смотрел на дело рук своих и ждал, когда рухнет Гильяно. А Гильяно, истекая кровью, стал медленно спускаться по ступеням. Суеверный страх погнал прочь Пишотту, и он увидел, как Гильяно побежал за ним, а потом он увидел, что Гильяно упал.

А Гильяно казалось, что он еще бежит. В его голове все смешалось: ему виделось, что они с Аспану бегут по горам, как семь лет назад, — из древних римских цистерн струится вода, его опьяняет аромат незнакомых цветов, они пробегают мимо статуй святых в часовенках — и он крикнул, как тогда: «Аспану, я верю», а верил он в свою удачу, в любовь и преданность друга. Он так и не узнал о его предательстве и о своем последнем поражении: смерть милостиво избавила его от этого. Он умер, досматривая свой сон.