Толкин и Великая война. На пороге Средиземья - Джон Гарт

Весна, лето и многовековая осень эльфов могут восприниматься как осуществление внутреннего потенциала творения, но осуществление столь же ограниченное и ущербное, как и сам конечный мир. Если не считать всего того, что они узнали об эльфийском искусстве и благодати, люди остаются «путниками в ночи», которых мы впервые повстречали в «Песни Арьядора», стихотворении 1915 года. Между тем несовершенные боги под началом единого Бога обречены потерпеть крах в своих заботах о мире. Так что один из рассказчиков «Утраченных сказаний» заявляет, что Валар следовало выступить на войну против Мелько сразу после уничтожения Двух Дерев, и многозначительно добавляет: «И как знать, придет ли когда-нибудь от них снова спасение мира и освобождение эльфов и людей? Есть и такие, кто шепчет, будто это не так и надежда живет лишь в дальней земле людей, но как так может быть, я не ведаю». По всей видимости, подразумевается, что неудача ангельских представителей Господних в итоге итогов подготовит почву для прямого вмешательства Господа – пришествия Христа.

«Утраченные сказания» неуклонно разрастались. Работа над этимологическими карточками для «Оксфордского словаря английского языка» в Старом Эшмолеанском здании занимала примерно полдня, не больше, и хотя Толкин также начал давать частные уроки древнеанглийского, зарабатывал он ими недостаточно, чтобы уйти из штата словаря – это случилось только весной 1920 года. В конце лета 1919 года семья съехала с Сент-Джон-стрит; Толкин еще не вполне поправился и получал небольшую военную пенсию; но, в сравнении с предшествующими и последующими годами, это была безмятежная интерлюдия, когда он без помех предавался творчеству.

Однако Толкин так и не написал «утраченные сказания», описывающие рождение людей, Битву Бессчетных Слез, плавание Эаренделя, изгнание Мелько, Исход и Битву на Высокой Пустоши. Полное изложение этих событий откладывалось до тех пор, пока автор не найдет иную форму для мифологии, а некоторые их эпизоды так и не были описаны. К началу 1920-х годов обнаружились проблемы, требующие решения, и авторские концепции изменились – лингвистические основы мифологии не в последнюю очередь. Толкин продолжал шлифовать свои придуманные языки и кропотливо видоизменял их внутреннюю историю, а также их фонологические и морфологические принципы (так, например, в языке номов множественное число теперь образовывалось, как правило, посредством не добавления суффиксов, а переогласовок, как в редких случаях в английском, – таких, как, например, в foot/feet)[119]. Он перерабатывал, переписывал и перекраивал уже написанные «утраченные сказания». Эриол превратился в Эльфвине, морехода из англосаксонской Англии XI века. Теперь Толкин представлял себе эльфийский Тол Эрессеа как совершенно отдельный остров на западе. А еще он принялся перелагать историю Турамбара в виде длинной эпической поэмы.

Завершению «Книги утраченных сказаний» мешали и другие препятствия практического свойства. 1920 год наконец-то ознаменовал начало академической карьеры Толкина, отложенной из-за войны: он получил должность в Лидском университете, где энергично взялся за разработку программы обучения на английском факультете. Одновременно он в ходе долгой и скрупулезной работы составил «Словарь среднеанглийского языка» – для антологии под редакцией Кеннета Сайзема, своего бывшего оксфордского наставника. Когда эта книга увидела свет в 1922 году Толкин уже работал над новым изданием аллитерационной среднеанглийской поэмы «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь» в соавторстве с Э. В. Гордоном, своим коллегой по Лидсу. В 1924 году Толкин стал профессором Лидского университета, но на следующий год был избран на должность профессора англосаксонского языка Ролинсона и Босворта в Оксфорде. К тому времени он уже был отцом троих маленьких сыновей.

Однако еще бо́льшую трудность для Толкина представлял его дотошный перфекционизм. Сам он отлично это сознавал и много лет спустя написал рассказ-притчу «Лист работы Ниггля», в котором с этой же проблемой сталкивается художник, обреченный так и не закончить свое грандиозное полотно – изображение дерева. В грядущие годы легендариуму предстояло разрастись в обширную и сложную совокупность переплетенных исторических хроник, саг и генеалогий, фонологий, грамматик и лексиконов, а также филологических и философских изысканий. Если бы Толкина предоставили самому себе, скорее всего, он не закончил бы в жизни ни одной книги. Ему были остро необходимы издательские дедлайны и заинтересованные читатели.

Еще в ноябре 1917 года его старый школьный учитель Р. У. Рейнолдс заявил, что «чрезвычайно заинтересовался книгой сказаний, над которой вы работаете» и настоятельно попросил Толкина прислать ее ему, как только «книга будет в состоянии пуститься в путь». Но в 1922 году Рейнолдс и его жена, романистка Доротея Дикин, переехали для поправки здоровья на Капри, в Неаполитанский залив, а когда после ее смерти в 1925 году Рейнолдс снова списался со своим бывшим учеником, Толкин давно забросил незавершенные сказания. Вместо того он послал на Капри несколько стихотворных произведений, в том числе две поэмы, над которыми работал в тот момент: аллитерационную песнь о Турине и рифмованную «жесту» о Берене и Лутиэн Тинувиэли (как она стала зваться теперь). Рейнолдс не сказал почти ничего хорошего о первой, а вторую счел многообещающей, но затянутой. Он был верен себе. «Кортирион среди дерев» – стихотворение, которое Дж. Б. Смит пронес сквозь окопы Тьепвальского леса «как сокровище», – Рейнолдсу показалось просто-напросто «очаровательным», но не то чтобы впечатляющим. До «Лондонского совета» 1914 года Толкин говорил Уайзмену о том, что, как ему кажется, в преобладании эстетизма над нравственностью у Смита на самом деле повинен Рейнолдс. С тех пор Уайзмен уже отмечал, что поэзия Смита выше понимания Рейнолдса. Если так, то и стихи Толкина вряд ли были Рейнолдсу созвучны.

Поэма о Турине дальше не продвинулась, хотя над жестой Толкин проработал еще несколько лет. Однако ж на главный мифологический замысел Толкина вмешательство Рейнолдса повлияло самым радикальным образом. Чтобы объяснить своему бывшему учителю предысторию, необходимую для понимания двух эпических песней, Толкин суммировал «Книгу утраченных сказаний» в «очерке» мифологии. Столь многие его идеи, лингвистические разработки и стилистические предпочтения успели поменяться, что «Утраченные сказания» в исходном их варианте теперь казались автору неудовлетворительными. Возьмем лишь один из ключевых примеров: Сильмарили, их создатель Феанор и семеро его одержимых клятвой сыновей обрели центральную роль в том, что касается сюжета и тематики, – роль, едва намеченную в «Утраченных сказаниях». В итоге краткий пересказ стал заменой исходного текста. По большому счету сказания, старательно записываемые в тетрадках начиная с конца 1916 года и далее, были навсегда убраны в стол. Когда Толкин снова вернулся к работе над мифологией в целом – или к «Сильмариллиону», как он стал называть свой труд, – он обращался не к «Утраченным сказаниям», но к очерку.