1918-й год на Востоке России - Коллектив авторов -- История

Справедливость требует, однако, сказать, что в течение лета как отряды чехов, так и Народной армии проявляли чудеса храбрости и самоотвержения. Но общая обстановка в связи с неоказанием помощи союзниками, неправильной позицией партийных руководителей, не сумевших поддержать главную опору армии — офицеров, и неполучением, с другой стороны, серьезной, длительной помощи и сочувствия у крестьянства дала возможность большевикам не только занять Приволжский район, но даже продвинуть свой фронт на 60 верст за Уфу.

Отношение населения к Белому движению я бы охарактеризовал так: наступающие, освободительные части встречались везде восторженно. Городское население — мещанская, чиновничья часть его, пригород чаяли получить усиленное продовольствие, свободную торговлю, известный порядок старого уклада, личную безопасность. Однако невозможность удовлетворить все эти чаяния и надежды делало городское население пассивным к борьбе.

Крестьянское население в своей массе относилось с места более инертно, как вообще более недоверчивое, менее к тому времени пострадавшее от красного режима, чем городское, и, кроме того, боявшееся до известной степени ответственности за учиненные им грабежи и самовольство. Немалую роль, конечно, играли и репрессии, производимые красными в случае их успеха. Кроме того, в самарских степях большевики к тому времени своей власти вполне проявить еще не успели, а степное население, как я буду иметь еще случай указать впоследствии, до известной степени всегда было склонно к анархии или, вернее, нежеланию подчиняться властям.

Если меня спросили бы, в чем разница между Народной и Красной армиями и почему в то время, в первый период борьбы, преимущество оказалось у красных, я, кроме вышеуказанных причин, указал бы на следующее: преимущество Красной армии заключалось в том, что она опиралась, как-никак, на некоторые организованные части (например, латышские, красногвардейские, матросские и другие), либо не потерявшие офицерский кадр, либо уже испытанные, спевшиеся в своих делах, состоявшие из фанатичных, искренно увлекающихся, распропагандированных людей, оказывающих потому огромное сопротивление. Кроме того, эти части, как-никак, были хорошо снабжены и экипированы.

Народная армия этих свойств не имела. Достаточно указать на различную идеологию ее элементов, не понимавших военного духа, не дававших возможности спаяться, а затем и на отсутствие как административного аппарата, так и воинского снаряжения, в особенности винтовок. Кроме того, большевики принуждали выполнять намеченное, не стесняясь средствами, здесь же думали о правах, демократических требованиях, искали поддержки у людей мягких по своему существу. Последнее относится ко всему Белому движению, за весь период этих двух лет.

Народная армия держалась, пока были чехословаки, служившие известной канвой, но как только сдали они, то все остальное, руководимое партийностью, неопытными людьми, начало распадаться. А условия начала борьбы, в первой ее стадии, были во всех отношениях весьма благоприятны. При всем этом среди руководителей и в управлении белых было много авантюристов, а также людей, стремящихся вводить немедленно порядки и нормы правового уклада, что, конечно, после пережитого было невозможно.

В лучшем положении была Сибирская армия, заслоненная от Москвы Волжским фронтом; она вела у себя борьбу не всеми кадрами сразу, почему смогла сорганизовать ядро, удержавшее в итоге красных на Урале, и даже взять к весне 1919 года инициативу в свои руки. Разложилась она лишь после затяжки Гражданской войны, вследствие атаманческих тенденций, руководящихся лишь местными целями, а также эсеровской большевистской разрушительной работы в тылу, по всей необъятной Сибири. Казачьи войска, как более однородные, оказались более способными для борьбы, и город Уральск, например, гордился, что он не знал большевистского режима и системы вплоть до весны 1919 года, то есть 1½ года после 25 октября. Но отсутствие снаряжения погубило и его.

Вернемся, однако, к описываемому мною времени. Дела Волжского фронта, как я упоминал, стали к этому времени все ухудшаться. В последних числах сентября по новому стилю пала Сызрань и, несмотря на уничтожение одного из пролетов Александровского железнодорожного моста, наступление большевиков развивалось, в результате чего, в первых числах октября, решено было оставить Самару.

Я был по эвакуации штаба речной флотилии оставлен для связи штаба армии с пароходами, державшими линию фронта вверх и вниз по Волге. В городе в это время уже чувствовалось нервное напряжение, появились кучки шушукающихся, ночью раздавались по улицам выстрелы, а затем уже начались грабежи складов пристаней на Волге, оставшихся к этому времени без хозяев.

6 октября, в воскресенье, остатки войск двинулись по направлению ст. Кинель, находящейся в 40 верстах к востоку от Самары. К вечеру сложился и штаб Народной армии, передав защиту города полковнику Махину, только что вернувшемуся с южной линии фронта. Грохот орудий в этот великолепный летний день, отдельные части с обозами, тянувшиеся по улицам города, которые были полны народа, усиливали напряженность момента. Но радости на лицах я не видал. Чувствовалась у большинства тревога как от неизвестности, так и от связанных с переменой хозяев неизбежных репрессий.

Придя на вокзал, откуда должен был отправляться штаб армии, я увидел полную невозможность эвакуироваться с ним. Тогда я решил уговорить несколько офицеров, не попадавших тоже на поезд, идти самостоятельно по большой дороге догонять свои части. Мне, прошедшему перед этим почти что 400 верст, это путешествие казалось пустяшным, тем более что дивная погода способствовала этой прогулке.

Взяв винтовку и мешок со сменой белья за плечи, мы двинулись в путь. Настроение было хорошее, верилось в правоту дела, рисовалось, что все происходящее плод какого-то недоразумения, и лишь тревожила оттяжка освобождения России, где томились несчастные оставшиеся под игом негодяев и грабителей, калечивших страну во имя своих интернациональных экспериментов. Пройдя Бугурусланским трактом верст 15, мы подошли к полотну Самаро-Златоустовской железной дороги, по которой проходили каждые полчаса эшелоны из Самары.

Железнодорожное сообщение было, как я указывал выше, в руках чехов, и потому, естественно, они заботились сперва об эвакуации своих, отстраняя и мало интересуясь нуждами русских. В особенности трудно было жителям, стремящимся к выезду и не могущим получить места в поездах и потому принужденным выбираться из Самары самыми разнообразными способами. Но интересно было то, что настроение беженцев было такое, что будто они оставляют насиженные места на 2–3 недели, и потому большинство ехало налегке. Я знаю людей, зимовавших затем в Сибири, оставивших даже теплую одежду дома и бедствовавших потом от холода.

Но сравнительно жители Самары и Сызрани все же эвакуировались с большим удобством, чем, например, жители Казани, которым пришлось бросить город неожиданно в течение 2 часов и бежать пешком, ибо другого сообщения ни водой, ни железной дорогой не было. Одних беженцев из Казани, по большевистским сведениям, насчитывалось