1918-й год на Востоке России - Коллектив авторов -- История

сыграла неустойчивая, колеблющаяся политика Антанты. С одной стороны, все говорило, что союзники решили поддержать антибольшевистское движение, как продолжение борьбы с Германией, и потому поддержка руководителей и лояльных элементов, не допускающих приятия позорного Брест-Литовского договора, казалась и естественной, и логичной. При этом такие факты, как работа французского консула (Гине) в Самаре, позиция англичан (сэра Элиота, Нокса) и японцев во Владивостоке и на Дальнем Востоке, высадка десанта на Мурмане, поддержка армии генерала Алексеева, говорили за желание союзников оказывать помощь в этой борьбе, и потому распространявшиеся по городу слухи, как, например, слух об ожидаемом на днях прибытии тяжелой артиллерии, снаряжения и т. д., вызывали вполне естественные надежды, создавая известные расчеты на эту, казалось, законную в общем деле поддержку.

Одновременно с этим явное покровительство и имеющиеся данные об активной роли Германии в лице графа Мирбаха, в связи с проявленным им весной отношением при разоружении чехов, определенно делило и идеологическую, и практическую сторону дела на две части: антибольшевистскую с союзниками, с одной стороны, и германо-большевистскую, с другой. Эта сторона дела очень важна, и можно видеть, как она проходит красной чертой во всем последующем периоде, вплоть до 1920 года.

До чего помощь Германии большевикам считалась бесспорным фактом, видно хотя бы из того, что момент происшедшей революции в Германии, в ноябре 1918 года, учитывался всеми деятелями Белого движения и печатью как скорый разгром Красной армии, остающейся без немецкой помощи. Однако проявленный уже тут явный разброд мысли и многогранная политика союзников, считавших себя окончательно застрахованными от немцев, привели к тому печальному положению, в котором оказалась Европа в период после Версальского договора, к гибели стольких русских людей и культурных сил, к обескровлению надолго России. Это положение всецело отразилось на чехословаках, уронило сперва их боеспособность и привело их затем в такое состояние, которое вызвало презрение и негодование среди русских в Сибири и Владивостоке. Между тем летом 1918 года отношение к ним было более чем восторженное и благодарное.

Что касается времени, о котором я говорю, то поколебавшаяся дисциплина среди чехов привела к преждевременному оставлению Ставропольского района (к северу от города Самары), что немедленно отразилось на общем положении фронта и, в частности, Самары. До чего дисциплина поколебалась и до какой степени разложение стало прогрессировать, видно из того факта, что полковник Швец, командир одной из чешских боевых групп, не перенес создавшегося положения и, незадолго до оставления Уфы, кончил самоубийством. Факт этот произошел в серьезный момент, когда приказание его не было исполнено подчиненной ему частью во время сражения, и он тут же, не выходя из вагона, где находился его штаб, пустил себе пулю в лоб. Швец считался одним из выдающихся и лучших чехословацких военачальников.

Говоря об общем положении дела на Волжском фронте, нужно указать, что, при занятии чехословаками Самары, бывшие в это время там члены Учредительного собрания Брушвит, Вольский, Фортунатов и другие взяли гражданскую власть в свои руки. В скором времени примкнули к ним и другие их товарищи, выделившие из себя Комитет, получивший сокращенное название «Комуч», члены которого и поделили между собой министерские портфели. Не останавливаясь на том, как у них шла работа по управлению области, могу лишь указать, что, например, министерством внутренних дел заведовал Климушкин, бывший в свое время волостным писарем и, конечно, оказавшийся совершенно неподготовленным ко взятым на себя обязанностям. Что это так, видно из того, что, несмотря на всю его развязность, ему пришлось обратиться к бывшему самарскому губернатору, проживавшему там (князю Голицыну), за частичными указаниями для дел, в которых Климушкин запутался.

Само собой понятно, что направление Комуча было совершенно социалистическое, ибо почти все члены Учредительного собрания не большевики принадлежали к партии эсеров. Знаменательно при этом, что одновременно с Комучем существовал в городе Совет солдатских и рабочих депутатов.

Из состава учредильщиков главное участие принимали: Вольский (присяжный поверенный из Твери), Фортунатов и Климушкин от Самары (первый штабс-капитан), Авксентьев (от Пензы), Лебедев (бывший морской министр времен Керенского), Брушвит, Федорович и кое-кто другие, фамилии которых сейчас не помню. Лебедев больше разъезжал по фронту. Отличался еще некий Мейстрах, выступавший в Самаре по сбору денег на нужды антибольшевистской работы. Этот Мейстрах замечателен тем, что в течение следующего лета (1919 года) он уже при большевиках занимался усиленной критикой работы Комуча, писал ярые статьи в самарской красной печати в защиту советской власти, одним словом, продался ей совсем, принеся повинную за свою деятельность. Виктор Чернов появился только к концу августа и, конечно, был принят учредилкой нескончаемыми овациями, заняв место председателя. Общее число учредильщиков к этому времени, если не ошибаюсь, достигало 70.

Как велось дело, а также все тонкости, трения и отдельные эпизоды, довольно трудно теперь вспомнить. С тех пор прошло несколько лет, события же слишком быстро менялись, причем они развертывались около фронта, и потому уследить за всем было очень трудно. Однако как на характерный факт отношения гражданской власти к военной можно указать на то, что при начальнике штаба Народной армии полковнике Галкине был приставлен в качестве его помощника (по крайней мере, так говорили среди военных) некий поручик Взоров, партийный с.-р. (мало похожий с виду на офицера), на обязанности которого лежал надзор за работой Галкина и чинов его штаба и недопущение проявления контрреволюции в командовании. Он ни минуты не оставлял Галкина одного, и, даже при приемах посторонних, фигура Взорова неотступно следовала по пятам Галкина, обходившего приемную залу.

Насколько позиция учредильщиков сделалась среди военных непопулярной, видно из того, что многие из офицеров в прилегающих к Волге местностях (я слыхал это незадолго до бегства своего к чехам) предпочитали идти на юг в Добровольческую армию, несмотря на ее отдаленность, а не в Народную, в надежность которой не верили, усматривая в общем курсе политики определенное партийное течение.

Вначале, по освобождении Самары, как говорили, этого не было заметно, но чем дальше, тем нагляднее начала проскальзывать та тенденциозность, которую особенно ярко проводил председатель Комитета Учредительного собрания — Вольский в своих крикливых, полных демагогии воззваниях.

В конечном итоге крепкой армии создать не удалось, чехословакам сражаться надоело, и, вместо движения на Москву (на чем настаивали в своих сношениях агенты Антанты), начался общий отход, ряд неудач. Сперва пали Симбирск и Казань, немного погодя отдали Вольск и Хвалынск, затем стали очищать Сызранский район, а потом Самарскую и Уфимскую губернии. Так блистательно начатая операция, на которую возлагали надежды мыслящие остававшиеся в России круги, постепенно начала сходить на нет. Единственный отряд, крепко державшийся и