Диетлэнд - Сарей Уокер

– Чего ты так. Мне жаль, что я так сказал, – лепетал он. – Ты красивая, Дженнифер. Правда.

– Что-что? – переспросила я, стараясь перекричать шум бара. Я хотела, чтобы он сказал это снова.

– Я думаю, ты красивая.

Я не смогла удержаться от смеха.

– Ты считаешь меня красивой?

Из всего, что он мог сказать, такого я совсем не ожидала. Звучный, почти львиный рык раздался из моей глотки. Смех был таким внезапным, таким сильным. Я боялась, что меня разорвет пополам от смеха. Должно быть, со стороны все выглядело весьма страшно: парень на земле и толстуха над ним, трясущаяся всем своим жирным телом от смеха.

– Я не расслышала. Повтори.

– Ты красивая, Дженнифер. Я правда так считаю.

Но смех не утихал. Казалось, я смеюсь за все годы своей жизни. Что смех мой простирается от детства до сегодняшнего вечера, оставляя след, словно хвост летящей кометы. Комета пролетела мимо всех детей, которые когда-либо обзывали или мучили меня в детстве, мимо всех парней и мужчин, которые игнорировали меня, когда я была девушкой, мимо всех женщин, которые считали меня не такой и исключали из своего общества, мимо всего страшного, что преследовало меня до сегодняшнего дня, когда Мейсон сказал, что я красивая. Наконец-то я получила то, что хотела! Хвост кометы выскользнул у меня изо рта и растаял в полутьме бара.

Воцарилась тишина.

Мейсон думал, что может бросить хлебную крошку толстой девушке, и эта крошка компенсирует все то, что случилось в жизни девушки до этого. Как будто до сегодняшнего дня она и не жила. Его слова о том, что она красивая, были горшочком с золотом в конце радуги, счастливым билетом в лотерее, исцеляющей рукой Христа, возложенной на ее голову. Его заставили поверить, что он обладает такой силой. Его уже наделяли этой силой. Такие же женщины, как она.

Я склонилась и внимательно вгляделась в его лицо. Мейсон больше не был Мейсоном, он был «ими». Я смотрела на него, смотрела на «них» и не могла понять, на что я растратила половину своей жизни. Все эти годы, посвященные то «Программе снижения веса баптисток», то «Худому дозору», то мечтам об операции, я закрывалась у себя дома и боялась выйти на улицу, лишь бы «они» не обсмеяли, лишь бы не отвергли. Эти полные злобы и отвращения лица, все как одно, почти штампованные, сейчас смотрели на меня так же, как смотрели всегда. В другое время я бы поспешила домой, чтобы прорыдаться в одиночестве. Как бы я хотела вернуть себе потраченные годы, начать все сначала, подругому.

Я убрала ногу с его груди. Я больше не хотела тратить время на него. Он был для меня никем, как была я для большинства людей. Я повернулась, чтобы уйти, продираясь сквозь ряды глядел. Никто не пытался остановить меня. Никто даже не вызвал полицию. Друзья Мейсона, похоже, испарились.

Когда я вышла из бара, взглянула на небо. Оно было ясным и черным. Где-то там наверху стремительной кометой рассекал чернильные волны мой смех. Длинный хвост кометы, который теперь стал частью Вселенной. Я не видела его, но знала, что он там. Мне всегда будет достаточно взглянуть на небеса, чтобы вспомнить.

* * *

На следующее утро я съела на завтрак только яйцо пашот, тост из ржаного хлеба с маслом, пару кусочков дыни и выпила чай. Я больше не суетилась на кухне, готовя омлеты и высокие башенки вафель для себя и остальных. Нормальный завтрак меня вполне удовлетворил.

Закончив завтракать, я еще долго сидела за столом, глядя на великанские джинсы Юлайлы Баптист в рамочке. Я до сих пор так и не воспользовалась деньгами, которые дала мне Верена. Также я до сих пор не отменила операцию. Я решила позвонить секретарю доктора Ширера, чтобы официально отказаться. Когда я повесила трубку, то не почувствовала потери. Наоборот, я гордилась собой.

Сана спросила, о чем я хотела поговорить вчера вечером; я ответила, что мне просто было скучно, и подумала, что пойти с подругой в бар будет весело. Кажется, Сана ничего не заподозрила. Я решила не говорить ей о том, что Джулия попросила у меня денег. Я полагалась на женщин «Дома Каллиопы», особенно на Сану, они были мне поддержкой и опорой, моими подругами, но это решение, которое я приняла сама. Было бы нечестно втягивать их. Лита никогда не была частью их жизни, а они никогда не понимали моей связи с ней. Это моя ноша.

Пока я размышляла, что же мне делать с Литой, я решила, что пришло время вернуться в квартиру на Свон-стрит. Меня не было в бруклинской квартире уже несколько месяцев, и надо было найти силы вновь зайти туда. По дороге я отправила около пятидесяти книжек своим девочкам, так как запросы на книги все еще продолжали поступать. Также я заглянула в банк, чтобы сдать на хранение двадцать тысяч долларов.

Я спустилась в метро, будто в собственный подземный мир, и мысленно готовилась к возвращению домой. Домой ли? Я добралась до особняка из бурого песчаника, распахнула знакомую парадную дверь и остановилась у одного из отливающих медью почтовых ящиков на лестничной площадке, прежде чем подняться в квартиру наверху. Ящик мой был забит письмами, в основном счетами и рекламными рассылками, также там лежало уведомление от почтовой службы, что они прекращают доставлять мне почту по этому адресу. Я отсортировала письма, выбросив большую часть в мусорное ведро в коридоре. Одно письмо пришло из «Остен Медиа», еще летом. В нем говорилось, что меня увольняют за «грубое нарушение правил», т.е. за удаление писем для Кити, и отныне запрещают мне появляться в сверкающей башне. Сначала я думала выкинуть и его тоже, пока не решила повесить письмо в рамочку в своей новой спальне в «Доме Каллиопы».

Я вставила ключ в замочную скважину, повернула и открыла дверь в квартиру. Гостиная, кухня, стол – все было именно таким, каким я оставила их когда-то. При виде старого дома я невольно вздрогнула, как будто кто-то дернул гитарную струну памяти и звук отрезонировал по всему моему корпусу. Я щелкнула выключателем и вздохнула с облегчением, узнав, что электричество пока не отключили. Моя кофейная кружка, наполовину полная, с напитком, затянувшимся белой пленкой плесени, все еще стояла на столе. Все в квартире было покрыто пылью, словно знак прошедшего времени, напоминание о жизни, которую я оставила позади.

Из еды в холодильнике практически ничего не было. В шкафчике – полупустая упаковка крекеров да пара банок консервированного супа, в морозилке – аккуратно завернутые в фольгу обеды по рецептам «Худого дозора» (две и три звездочки соответственно). Я вспомнила усталость, нескончаемое чувство голода, когти, терзающие мой пустой желудок изнутри, вялость и иногда даже оцепенение – все те дни, когда я не жила, а лишь поддерживала жизнь этими замороженными обедами. Я двигалась маленькими шажками, если двигалась вперед вообще.

В спальне я вытащила из шкафа и комода всю одежду Алисии – платья, которые не подходили мне сейчас и не подойдут уже никогда. Позвонила Сане и спросила, не нужна ли ей будет женская одежда для клиники, когда та откроется. Сами девочки такое вряд ли бы стали носить, объяснила я, но одежда могла понадобиться для собеседований и для заседаний суда. Сана была в восторге от идеи, поэтому я сложила одежду в два черных чемодана, которые хранила под кроватью, и вызвала курьера, чтобы он их забрал и доставил в «Дом Каллиопы».