Золотой плен - Хизер Грэм

Пальцы Фриггида сильнее сжали корзину. Дублин однажды ненадолго принадлежал ему. И не Олаф, а он был бы королем, потребовавшим изумительную девушку в награду, и построил бы эту залу как памятник своей победе.

— Наконец я победил тебя, Олаф, — прошептал он громко.

Молча он отворил тяжелую дверь в залу, до него донеслись шаги приближающейся женщины. Фриггид быстро и бесшумно сбежал по лестнице. Он вышел из дома, никто не обратил на него внимания. Кому придет в голову мысль окликнуть оборванного монаха?

Фриггид покинул город, сидя на хромой кобыле, но как только он достиг северного леса, то сорвал свой капюшон, и его смех прогремел на ветру. Его люди, те, кого ему удалось заставить поклясться в верности, ожидали его в лесу с женщиной, готовой принять младенца. Здесь же Фриггида ждала новая лошадь. Вернувшись, он первым делом пристрелил свою клячу.

Фриггид откинул голову, и в лесу зазвенел его холодящий кровь смех.

Эрин напевала, медленно выходя из залы. День начался так прекрасно, так кристально ясно. Она чувствовала себя чудесно с тех пор, как встала. Лейту исполнилось уже три недели, и она была вынуждена приступить к своим обязанностям. Надо было много всего сделать, так как Олаф провозгласил, что католики в Дублине могут отметить Рождество по всем правилам. Наиболее верные викинги ожидали этого дня с интересом, так как Эрин сказала им, что будет грандиозный пир, что всегда приводило их в хорошее расположение духа.

Для Эрин это особенное Рождество. В этот день исполнится шесть недель, как она родила, и она намеревалась обольстить своего мужа и потребовать, чтобы он поверил в ее преданность. И хотя они все еще не говорили о том, что было у них на сердце, они многое испытали, и перед тем как Лейт появился на свет, она твердо знала, что Олаф любит ее.

Она не была Гренилде, но теперь, потеряв брата и дорогого друга, понимала, что и женщина, и мужчина могут погоревать, но все же найти уголок в своем сердце для новой любви. Вероятно, могучий Волк должен понять это сейчас.

По-прежнему улыбаясь и напевая при мысли, что она сейчас увидит спящего сына, Эрин вошла в комнату и подошла к прекрасной колыбельке. Когда она не увидела там младенца, ее мгновенно охватила паника. Волна холода, от которой задрожало тело, и застыла кровь, захлестнула ее. Она заставила себя успокоиться, так как наотрез отказывалась верить, что что-то произошло. Наверное, Олаф или Мойра пришли и взяли его. Но это было не так, Олаф охотился с группой мужчин в западном лесу, а она только что покинула Мойру в солнечной комнате, где они обсуждали блюда для рождественского пиршества.

Может быть, Мергвин, который все еще наслаждался гостеприимством города… нет, Мергвин, хотя он и полюбил горячо дитя, не прикоснулся бы к юному наследнику, не спросив разрешения у нее или у Олафа. Риг? Мэгин? Вряд ли, подумала она быстро.

Мучительный вопль, который сдавил горло Эрин, вырвался у нее с такой силой, что, казалось, задрожали стены. Она вылетела из комнаты и побежала к зале, где на ее крик собрались в тревоге все, кто находился в замке.

— Ребенок… Лейт… его нет, — задыхаясь, быстро произнесла Эрин, ее взволнованные глаза обежали воинов и женщин из солнечной комнаты, которые прибежали на крик, и умоляюще обратилась к Ригу:

— Риг, где мой ребенок? Олаф приказывал, чтобы его куда-нибудь унесли? Мэгин… Он проснулся и закричал? О, пожалуйста! Кто-нибудь скажет мне, куда его отнесли?

Ей отвечали только изумленные печальные взгляды. Эрин повалилась на пол, страшный вопль снова вырвался из ее горла. Мойра шагнула вперед, стараясь успокоить Эрин.

— Мы найдем его, Эрин. Вероятно, есть какое-то объяснение.

Один из дюжих викингов из команды Эрика заговорил:

— Успокойся, моя леди. Я поеду и найду Волка.

Он бросился бежать вниз по лестнице. Остальные стали высказывать предположения, где можно поискать, и разбежались, пытаясь найти младенца и облегчить страдания матери. Эрин уткнулась в плечо Мойры и отчаянно рыдала:

— Ему только три недели, Мойра. Он не мог уйти или даже уползти куда-нибудь. Он слишком мал и не выживет без меня. О Боже, где мой сын?

Дом был обыскан сверху донизу; ни одна щель, ни один угол не был обойден. Люди в тревоге обегали весь город, но нигде не было обнаружено следов обожаемого принца. Эрин уже мало, что сознавала к тому моменту, когда в большую залу вошел Олаф. Он прижал дрожащее тело Эрин к себе.

Все были в смятении, и каждый пытался рассказать о своих поисках и высказать догадки.

Мергвин, отправившийся на охоту с Волком, которым он восхищался все больше и больше, наблюдал происходившую сцену со страхом. Он знал, что тьма опустилась. Он думал, что с опасностью столкнется Эрин, и не подозревал, что это коснется младенца.

Он пробрался сквозь толпу воинов, ремесленников и женщин, норвежских и ирландских, и обратился к светловолосому гиганту, лицо которого было искажено от горя, и который все еще прижимал к груди свою рыдающую жену.

— Спроси, лорд Волк, — сказал Мергвин с болью в голосе, — какие незнакомые лица входили в залу сегодня. Зная это, мы сможем выяснить приблизительно, где находится юный принц.

Синие глаза, искаженные болью, устремились на Мергвина, и Олаф осознал мудрость его слов. Голос Волка резко прозвучал в зале:

— Кто заходил сюда сегодня? Какие странники искали здесь приюта?

— Монах! — последовал ответ после секундного молчания.

Мергвин почувствовал, что его плечи опустились. Викинг, который нашел Олафа и привел его домой, выступил вперед и заговорил:

— Он был единственный, неизвестный нам. Страх охватил Олафа и молотом прошелся по его сердцу.

— Опиши мне этого монаха.

— Он был в рваной коричневой рясе с капюшоном, но я плохо рассмотрел его лицо, так как оно было в тени. Олаф нахмурился, мучительно размышляя.

— Кажется, он ходит странно, как будто он сидит на лошади.

— Это Фриггид Кривоногий… — тихо и изумленно прошептал Эрик, который стоял с краю. Эрин подняла голову с плеча Олафа и встретилась с испуганным взглядом деверя.

— Датчанин? — спросила она, тяжело дыша, хорошо зная ответ. Это был тот самый человек, который устроил кровавую резню, в результате которой поля у Карлингфордского озера были полны трупов.

Она начала пронзительно кричать, и никто не мог успокоить ее. В истерике, колотя своего мужа в грудь, она забрасывала его страшными проклятиями и обвинениями, говорила, что ирландцы никогда не вовлекали в воину младенцев; только викинги все как один захватчики, независимо от того, откуда они пришли, могут сделать такое. Как мог Олаф допустить, чтобы эта собака, с которой он сражался, пришла в их дом, как он мог подвергнуть опасности ее ребенка. Она требовала, чтобы Олаф нашел его, чтобы викинг нашел викинга. Она визжала, едва не потеряв сознание.