Послание - Джек Керли

– Мои пальцы? Где мои пальцы?

Вилли Линди улыбался, вспоминая первое и последнее вскрытие Колфилда. Какой-то посторонний молодой патологоанатом попробовал украсть у Мамы предназначенное для нее место – то самое, которое вернет ее назад, к Вилли.

Сейчас он был в безопасности в своем собственном мире. Дождь делал это место еще более укромным. Вселенная отдала ему назад лодку, вернула Маму и защитила от внешнего мира, подарив время. Время для Вилли, время для Мамы. Для двоих усталых путников, объединенных одной расплатой, где грехи прошлого будут искуплены через раскрытие образа, а души омыты в алых волнах избавления, чтобы оставить их невредимыми, одинокими и навсегда вместе.

Он услышал какой-то шум из машинного отделения, где была Мама. Она, наверно, хочет знать, что происходит. Лучше ему пойти к ней и все рассказать.

И показать.

– Карс! Осторожно!

Я проплыл уже половину пути. Мышцы гудели и горели, глаза слепили песок и мусор, когда вдруг появился вывернутый с корнями пень. Размером он был с автомобиль и подмял меня. Корни его были гибкими и крепкими, как железо, не вырвешься. Они словно были приварены к передней решетке локомотива, на всех парах мчащегося по дну. Я дергался в этих щупальцах, отталкивал их, рвал. В голове нарастал вопль. Какие-то искаженные звуки… Боль на месте сорванных ногтей…

Пень вздрогнул, перевернулся и вмял меня в толстый слой ила на дне – мягкий, как губка, сверху, плотный и песчаный внизу. Грязь залила мне рот, нос и уши. Я ждал, что сейчас меня раздавит. В голове оглушительно ревели оркестровые трубы. Меня тащило по дну, из моих легких выходили последние капли воздуха. Мой последний момент: пузырьки по лицу…

Пень снова содрогнулся и перевернулся вверх корнями. Прошла целая вечность, прежде чем он достиг поверхности. Дождь и великолепный воздух! И я, втягивая грязь и песок, захлебываясь и отплевываясь, но все-таки дышу. Я закричал и вывернулся. Пень медленно поднимал меня к небу, пока я лихорадочно пытался определить, за что же зацепился.

Ремень кобуры запутался! – вскрикнуло мое сознание…

Я пытался разбитыми пальцами справиться с застежкой, как вдруг услышал сквозь шум дождя сильный всплеск и увидел в реке Гарри. Он был в четырех метрах от берега и в двадцати от меня и удалялся, оставляя за собой брызги от шлепающих по воде рук. Увидев, как меня подмяло пнем, он прыгнул в воду, решив, что если останется на месте, то это будет хуже, чем если попытаться плыть.

– Вернись! – заорал я. – Гарри, стой!

Я с ужасом смотрел, как течение относит его на середину главного русла, как он бьет руками и захлебывается. Пень снова начал тащить меня под воду.

– Держи дыхание, и останешься на плаву! – изо всех сил крикнул я. – Тело поплывет само.

Его голова исчезла под водой, но через несколько секунд появилась в десяти метрах ниже. Он удалялся, медленно вращаясь, как в стиральной машине, затем снова ушел вниз.

Осталась только гладкая и безжалостная поверхность воды.

Я ругался, кричал и рвался, пытаясь избавиться от кобуры, а вода все поднималась. На мне остался только ремень, «беретта» выскользнула где-то на дне. Мои избитые руки не могли справиться с застежкой, пальцы были словно из ваты. Вода дошла уже до груди.

Я вспомнил о ноже на поясе, неловко вытащил его, зажал между ладонями и яростно резанул по ремню.

Вода была уже на уровне шеи.

Щелчок, и рот мой снова наполняется водой…

Свободен! Я плыву по течению, пытаясь отдышаться, а пень, кувыркаясь и шлепая по воде корнями, направляется в глубину. Я ощутил, когда он ударился о дно и пополз дальше.

Я развернулся в сторону дальнего берега, и нож выпал из моих кровоточащих пальцев. Я отчаянно рванулся за ним и ухватил за рукоятку. Я ни за что не смог бы держать его и одновременно плыть. И слишком сильно задыхался и дергался, чтобы зажать его в зубах. Изо всех сил работая ногами, отталкиваясь от воды, уносившей меня вниз, я выбрал на бедре место между мышцей и мягкими тканями, сжал рукоятку и резко ударил. Нож вошел в меня и крепко застрял.

Я закричал и поплыл, преодолевая все, что раньше считал болью. Истекая кровью, с негнущимися от судороги конечностями, слепой от грязи и ярости я достиг противоположного берега. Я плакал, пока глаза мои не очистились, скользил в грязи и смотрел, как мимо течет река – теперь всего лишь полоса темной воды. Холода леденящих картин, рождавшихся в моей голове, хватило бы, чтобы покрыть эту реку льдом и заморозить все болота вокруг. Мир стал черно-белым, и свет исходил только от убегающих раскаленных нитей на дальнем крае неба – от тонких капилляров выдыхающихся молний.

Я поскользнулся в грязи, которая фонтанчиками прорывалась между пальцев ног, упал на колени, запрокинул голову и закричал. Затем, одетый в обрывки грязной ткани, с ножом, воткнутым в ножны из собственной плоти, встал и под дождем пошел вверх по течению. Я уже не был ни Райдером, ни Риджеклиффом, ни каким-то человеком под другим именем. Я был дьявольским порождением ненависти, жажды мести и раскаленной добела ярости! В мозгу моем горела одна, и только одна мысль: привязать Уиллета Линди к дереву и заставить его пронзительно ВИЗЖАТЬ. Визжать до тех пор, пока из живота его рекой не хлынут черви и черный мед.

– Ты думала, что сможешь подобраться ко мне незаметно, Мама?

– Уилл? Уилл, что происходит? Освободите меня, Уилл.

– Тебе было видно меня из того места, где ты находишься, Мама? У них были там окна?

– Уилл, я не ваша мама. Посмотрите на меня, Уилл. Это доктор Даванэлле.

Его рот был прямо возле ее уха, он мог бы даже откусить его.

– Они закрыли там окна пленкой, Мама? Была у них черная пленка?

Он не смог удержаться, лизнул ее в ухо и чуть не лишился чувств от наслаждения.

– Я не чувствую ни рук ни ног, Уилл. Пожалуйста, освободите меня.

– Я по-прежнему был хорошим, Мама. Я был чистым. Иногда я делал пи-пи, но я старался держаться. Я сделал еще кое-что, Мама, я сделал волшебный секрет. Помнишь наши волшебные секреты, Мама? Те, о которых мне нельзя было говорить?

– Уилл…

– Я сделал волшебные картинки, чтобы показать тебе, какой я внутри сейчас, Мама. Смотри, Мама. Ты, я и картинки. Мы с тобой посмотрим картинки, а потом я выну из тебя Плохую Девочку, Мама. Я обещаю, что сделаю это.

Он еще раз слегка лизнул языком ее ухо.

– Я люблю тебя, Мама. Да, я обязательно это сделаю.

Не было ничего, что могло бы подсказать, где я нахожусь. Не было карты или GPS, не было луны или звезд. Все, чем я располагал, – это шум реки справа и ощущение грязи под ногами. Насекомые вились надо мной облаком, и я остановился, чтобы намазаться илом, но дождь быстро смыл его. Бедро мое разрывала боль, и я рывками, сжимая зубы, вынул нож. Теплой струйкой потекла кровь. Я согнул пальцы и почувствовал, что их работоспособность возвращается. Потом посмотрел на свои покрытые грязью босые ноги и порадовался, что за годы занятий бегом босиком по пляжу ступни затвердели, – по крайней мере, я мог идти. В небольшой роще показалось неприметное строение, и я подкрался к нему вплотную: шум дождя и бегущей через кустарник воды заглушали мои шаги. Пустой рыбацкий лагерь, чуть больше домика на дереве из моего детства; покрытая рубероидом крыша превращала стук капель в барабанную дробь. Оказалось, что я слышал этот лагерь задолго до того, как различил его смутный силуэт: уши уловили шум дождя по крыше с тридцати метров. Я прошел через лагерь, остановился и прислушался. Стук капель по воде, листьям и траве – сплошной монотонный шелест дождя. Я уже не слышал барабанную дробь по рубероидной крыше. Но теперь я услышал разницу.