Петербургские очерки - Пётр Владимирович Долгоруков

слететь с места, что когда избранный им товарищ, личный друг его Николай Муханов, произведен был в первый придворный чин, что по этикету несовместимо со званием министерского товарища, то Горчаков из боязни, чтобы ему не подсунули человека, который мог бы сделаться министром, поспешил, к неописуемому изумлению всеобщему, взять себе в товарищи незначительного чиновника, начальника своей канцелярии Вестмана, бюрократа малоспособного и пустейшего, давно гонявшегося за местом посланника и никогда его не получившего, а тут его вдруг назначают товарищем министра! По министерству и по Петербургу раздался всеобщий хохот!

«Голос», журнал константиновцев, сильно ратует за войну, в прошлом ноябре он спрашивал правительство: неужели оно бессильно воевать? Горчаков требовал приостановления «Голоса» на два месяца, и Шувалов (Петр IV), всегда готовый придавить гласность, настаивал на том же. Валуев не хотел, не желая ссориться с великим князем, и представлял, что приостановление «Голоса» послужит в пользу «Петербургским Ведомостям», прибавит им подписчиков. Надобно сказать, что «Петербургские Ведомости» — журнал либеральный, независимый, честный, именно по причине своей честности и независимости не только не имеет в официальных сферах поддержки, но еще там встречает вражду и потому принужден выражаться крайне осторожно, чтобы не наткнуться на запрещение. Честность и независимость его, которые в конституционном порядке вещей составляли бы его силу, при самодержавии являются причиной слабости; но всемогущий Шувалов заставил государя приказать приостановить «Голос» на два месяца, а чтобы не обнаружить истинной причины гнева, привязались к статейке, в которой сказано было, что полицейский мундир не пользуется в России уважением (что ясно как солнце). Константин Николаевич, узнав о приостановлении своего «Голоса», взбесился страшно и выхлопотал отмену этого распоряжения; чтобы скрыть от публики закулисную придворную борьбу, объявили в Новый год общую амнистию всем журналам. «Голос» тотчас опять начал проповедовать войну; Горчаков снова обратился к Шувалову; требовал, чтобы по крайней мере дали предостережение «Голосу», но Шувалов, проученный опытом и не желая новой ссоры с великим князем, не хотел слышать о том. Вице-канцлер настаивал, но Петр IV наклеил ему нос, и предостережения не было дано.

У нас в Петербурге обезьянничают с Парижа; оттуда взяли систему газетных предостережений{102}, и если бы французские министры вздумали, входя в залу своих совещаний, делать антраша, то несомненно, что все наши министры, собравшись в заседание, начали бы свои совещания исполнением антраша (не исключая и усопшего Адлерберга)…

Можно себе представить оцепенение наших псевдогосударственных людей, когда система предостережений, два года тому назад ими принятая за конечный вывод образования и ума человеческого, вдруг в Париже самим автором своим объявлена несостоятельной! Наш закон о печати составлен был Головниным, в то время министром просвещения, но теперь константиновцы отрекаются от этого несчастного детища своего, и верная служанка их «Indépendance Belge» два раза в неделю тычет в Валуева упреком, зачем он сочинил этот закон, что несправедливо: закон этот Валуеву был предписан, а он повиновался по своему обычаю.

Теперь в Петербурге и в Москве очень заняты вопросом о театрах. Тридцати летнее управление Гедеонова — которому звание театрального директора доставило блестящую карьеру и познакомило его с тузами — ввергло театры в страшный дефицит. Гедеонов держался покровительством фельдмаршала Волконского и Дубельта, особенно внимательных к балетному училищу; лишь только Дубельт был удален от дел, приступили к ревизовке театральных счетов: оказался огромный дефицит. Гедеонова заменили Андреем Сабуровым (умершим в прошлом году), полагая, что человек, необъяснимыми доселе путями наживший миллионы, обогатит театры. Оказалось, что нет. В 1862 году Сабуров хотел соблазнить девицу из театрального училища; история наделала шума; Сабуров утушил дело, подарив 60 000 рублей серебром одному из самых влиятельных лиц при дворе, но императрица потребовала отрешения Сабурова от управления театром. На место его назначен был граф Борх, знатный барин, вельможа отлично воспитанный, вежливости самой утонченной, но администратор неспособнейший, один из тех баричей, которым судьба с рождения их на лбу написала: «Ты ни к чему неспособен; быть тебе обер-камергером!» Театры пришли в совершенный упадок, и поговаривают о назначении нового директора: одни хотят Степана Гедеонова, достойного сына бывшего директора, другие — графа Алексея Толстого. Толстой — человек умный, писатель не без дарования, он близок к государю, допускается в самый интимный кружок императрицы (что в Петербурге редкость), и его объявляют великим писателем, а когда он получит чин тайного советника, то будет произведен и в гении. У нас все так делается. Дмитрий Милютин, например, издал четырнадцать лет тому назад прекрасную книгу «История войны 1799 года», но он еще был в то время полковником: Академия наук и Московский университет приняли его в свои члены теперь, когда он сделался полным генералом и военным министром. Один мой знакомый говаривал: «В Китае есть пословица: чин чина почитай».

Для постановки драмы графа Алексея Толстого «Смерть Иоанна Грозного» издержали 30 000 рублей серебром. Мало того: несколько времени тому назад какой-то господин написал пустейшую пьесу «Князь Серебряный»; граф Борх, вовсе незнакомый с литературой, а еще менее с русской, смешал пьесу с романом графа Алексея Толстого «Князь Серебряный», принял его, столь интимного при дворе, за автора пьесы, и на постановку ее допустил издержать 8000 рублей серебром, тогда как для пьес хороших, изящных, отказывают в издержках под предлогом скудости казны!!!

В Москве театр идет также очень плохо. Начальник его, Василий Сергеевич Неклюдов{103}, шурин министра юстиции…

Если вы у меня спросите: кто был бы лучшим директором театров — Степан Гедеонов или граф Алексей Толстой, — я бы вам отвечал: «Оба хуже!» Театральная администрация уже явно высказалась несостоятельной; необходимо перейти к системе свободных театров. В этом отношении, как и в прочих, одна лишь свобода плодотворна: она все живит и все развивает… Теперь хотят, и по справедливости, иметь театр народный; где же бюрократам или придворным баричам его устроить?..

В настоящее время заседает финляндский сейм, а у нас, русских, слюнки текут по губам. Правительство на прошлом сейме было недовольно председателем, бароном Грипенбергом, и на этот раз назначило генерала Норденстамма. До сих пор в Финляндии одни лютеране пользовались политическими правами — что нелепо; теперь хотят распространить эти права на всех христиан, но почему же только на христиан? Что религия имеет общего не только с гражданскими правами, но и с личными качествами? Мейербер и Мендельсон были евреи, а Видок и Леонтий Дубельт были христиане!

В Финляндии доселе существует разделение сейма на четыре сословия — шведская средневековая система, отжившая, вполне неудобная и с нынешнего года отмененная в Швеции, где ее заменили