Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина

Поздней осенью 76-го года Людмила Александровна Артемова, урожденная Потоловская, умерла. Ушел из жизни один из ярких символов моего детства — тетя Милуша. Наше с мамой отсутствие на ее похоронах на долгие годы прервал и мою связь со всеми членами «клана» Потоловских. Они не знали, а мы им не сообщали, что незадолго до этого грустного события, в том же 76-м году, у нас случилась своя беда, навсегда изгнавшая покой из наших душ. Эти патетические слова далеко не в полной мере отражают то, что случилось в нашем доме, но прежде надо рассказать о другом, теперь уже о моем юбилее, который я отметила несколько раньше, в 75-м году.

В декабре 75-го ни с того ни с сего на меня обрушилось пятидесятилетие. Каким-то образом природа насчитала мне 50 прожитых лет. Волосы мои не только не начинали седеть, но, напротив, стали усиленно темнеть с корней (все-таки мама — шатенка, отец — брюнет) и приходилось временами бывать в парикмахерской, чтобы образ «пышной блондинки» не тускнел. Вот, пожалуй, и все видимые (точнее — невидимые) изменения, происшедшие со мной за последние несколько лет. Тем не менее мои институтские коллеги, столь же удивленные, сколь и я, преподнесли мне поздравительный адрес, подтверждавший этот странный, но неоспоримый факт. Чтобы закрепить в сознании событие, выведшее меня на финишную прямую к пенсии, я решила эту дату отметить иначе, чем обычный день рождения.

На ужин в «дубовом зале» старого Дома литераторов мною были приглашены пятнадцать приятельниц, редакторш и коллегш, с которыми я дружила или вместе работала не менее двадцати лет. Мужчины на дамишник позваны не были: хотелось побалагурить — без градуса и кокетства — так, как можно дурачиться только в женском обществе, да к тому же молодицам, уже не слишком обеспокоенным сексуальными проблемами.

Все мои гостьи должны были получить от меня памятные медали за сверхсрочную дружбу. Медали ручной работы представляли собой двадцатикопеечные монеты в металлической оправе из консервной жести, подвешенные на полосатых цветных ленточках к английским булавкам. Медали с цифрой 20 (правда, не «лет», а «коп.») выглядели как настоящие и были снабжены именными удостоверениями, где указывались права и обязанности медалистки.

В частности, «Правила ношения» предписывали: «носить — на правой стороне левой груди», «не носить — в мужском обществе, где знак 20 (коп.) может быть принят за указание стоимости уцененного товара», и т. п.

Именинница тоже не осталась без дамского внимания и получила орден в виде бутоньерки.

«Серебряную» памятную медаль я сделала и для мамы, но не из 20-копеечной, а из 50-копеечной монеты. Меня удивило, что она не очень-то ей обрадовалась, и расстроило, что она не могла поехать в ЦДЛ на дамишник. Мол, голова побаливает, отпразднуем дома, позже.

В начале 76-го года я простудилась, и из поликлиники Литфонда пришла врачиха. Она прослушала меня, заодно осмотрела маму и говорит ей: «Ну, у вас-то все в порядке». Мама с какой-то веселой бравадой отвечает: «А это что такое? Взгляните!» Так она всегда указывала на белый гриб под елкой. На этот раз указала на грудь, где прощупывалась опухоль. Опухоль действительно была плохая.

Мама мне долго ничего не говорила: берегла. Потому и в ЦДЛ не поехала, а цифра 50 на медали будто извещала ей, сколько лет жизни она смогла мне отдать. А я ничего и не подозревала.

Поликлиника Литфонда направила ее к молодому, но опытному хирургу Юлию Крейдлину. Последовала операция, резекция.

На следующее после операции утро я ехала на автобусе в больницу, где мама лежала в реанимационной палате. Над домами поднималось почему-то огромное-преогромное красное солнце, а в душе было пусто-пусто.

Мама, слава Богу, выдержала операцию под общим наркозом и после больницы вела себя стоически. Но вскоре пришла беда: у нее стали так сильно болеть ноги, что она могла лишь с палкой передвигаться по квартире. Мы о том никогда друг с другом не говорили, но отныне над нами висела постоянная угроза рецидива ее недуга.

Осенью этого же, 76-го года судьба и мне преподнесла сюрприз.

Маму регулярно навещала врач-онколог, милая бойкая Берта Михайловна Бляхман. У меня же с лета появились некоторые странные симптомы в брюшной полости, и мама, зная мою любовь к самолечению, умолила Берту Михайловну направить меня на обследование, а меня саму — подвергнуться этому обследованию. И чутье ее не подвело. Она в третий раз спасла мне жизнь. В первый раз — когда, вопреки всему и всем, родила меня; второй — когда вырвала меня в детстве из лап туберкулеза, и теперь, — вовремя заставив удалить предраковый полип, от пролиферации (разрастания) которого умерла моя институтская подруга Галя Никитина, не подозревавшая об опасности.

Такой нам обеим выпал 76-й год, но повисшую над нами мрачную тучку мы старались не замечать.

В 78-м году состоялась моя вторая и не менее интересная поездка на Кубу. Снова — в Латинскую Америку, пусть даже в соцстрану.

Прошло десятилетие после моего последнего выезда за границу, в Советском Союзе наступило брежневское время, но порядок оформления за границу выпускаемых не изменился.

Маленький черный шимпанзе, пенсионер-разведчик Алексей Данилович Маевский, заведующий спецотделом Института Латинской Америки, выдал мне шестистраничную анкету, — точнее, «Выездное дело», — которая содержала все те же двадцать с лишним и по сути часто повторяющихся вопросов о трудовой деятельности, родственниках и т. д. и т. п.

Кроме того, было велено принести шесть фотокарточек, одну автобиографию и две справки о здоровье, дабы лишний раз убедиться, что человек здоров. Нужна была и моя характеристика за подписью директора, парторга и профорга, позволяющая, в случае моего побега, взвалить на них, бедных, ответственность за политическую близорукость.

Но на этот раз Маевский ознакомил меня с еще невиданными мною документами, такими, как «Обоснование командировки», «Научно-техническое задание» и «Программа командировки», которые должны были служить директивами к выполнению работы для научных сотрудников Академии наук СССР в их научных командировках за кордон. В сущности, все три документа в тех или иных формулировках перепевали друг друга, но так называемое «Научно-техническое задание» давалось не всей делегации, а конкретному лицу, в данном случае мне.