Девушки здесь все такие милые - Лори Элизабет Флинн

– Значит, ты была ее марионеткой. – Поппи переводит взгляд с меня на Салли, с Салли на меня. – Что ж, пока обе версии особого доверия не внушают. Но продолжайте.

И Салли продолжает:

– Когда мы снова столкнулись, она вложила телефон мне в руку. Я спросила, что она с ним сделала. Она сказала, мол, ничего. И я сунула его обратно Кевину в карман куртки. Решила: раз уж я его взяла, я и верну. Амб принялась клеиться к Кевину. Я ей сказала: «Он парень твоей соседки!» Потом спросила, где Флора. Она сказала, что ей по барабану.

Взгляд Поппи устремляется на меня, тяжелый, давящий. У меня перехватывает дыхание. Нужно защищаться, нужно придумать более изощренную, чем у Салли, ложь. Но я ей по-прежнему в подметки не гожусь.

– Они куда-то ушли вместе. Потом я наткнулась на друзей, мы выпивали, и я перестала следить за временем. Перепихнулась с каким-то парнем. Потом снова возникла Амб и заявила, что она потрахалась с Кевином. Я на это ничего не сказала. Пьяная была в дупель. Мне одного хотелось: вернуться в общагу. А когда мы дотуда добрались, там уже всюду были мигалки.

– Интересно, – говорит Поппи. Мой телефон блеет, но она не глядя вытирает его о ткань своего платья. – Амб, это правдивый рассказ? Ты отправила эсэмэски, а потом прямо на вечеринке пошла трахаться с парнем моей сестры?

Возможно, сейчас вся моя жизнь зависит от моей способности врать, но я не могу придумать подходящей лжи, достаточно склизкой, чтобы пропихнуть ее в трещины, зияющие в версии Салли.

– Да, – хриплым голосом отвечаю я. – Но эсэмэски – это была ее идея. Я пошла у нее на поводу. И да, это я закрылась с Кевином в туалете. Но я не убивала Флору.

Поппи бросает мой телефон и хлопает в ладоши так громко, что я подпрыгиваю.

– Наконец-то, черт бы тебя побрал! Честный ответ! Тебе теперь должно полегчать. Такой камень с души! Молодчина.

Нож наполовину выглядывает из-под ее юбки-солнца. Она переводит взгляд на Салли.

– Значит, ты была в другом месте.

– Ну да, – говорит Салли. – С парнем. Не помню его имени.

– Тут есть любопытная деталь, – говорит Поппи. – На телефоне Кевина не было ничьих отпечатков, кроме его собственных, хотя вы обе признаете, что держали его в руках. Значит, тот, кто положил телефон на место, – она бросает на Салли пронизывающий взгляд, – предусмотрительно его вытер. Не всякий бы додумался это сделать. Только человек, который знал, что за эсэмэсками последует нечто гораздо более страшное…

Я жду, что сейчас Салли попытается сделать то, что умеет лучше всех на свете, – заговорить Поппи зубы.

– Это Амб отправила эсэмэски, – говорит она почти шепотом. – Это она подала твоей сестре мысль убить себя.

– Да, – Поппи берется за нож. – Подала. Но убила Флору именно ты.

Она пересекает комнату так стремительно, что я даже среагировать не успеваю. Салли не издает ни звука, когда нож входит в ее плоть, но я вскрикиваю, когда острие еще на подлете. Лицо у Салли обмякает, глаза стекленеют. А потом появляется кровь. Она струится между бусинами на корсаже, петляет по хитрому лабиринту вышивки. Салли смотрит на красную отметину. Красную, как уэслианский герб.

– Как по мне, актрисы вы обе никудышные, – тихо говорит Поппи. – Успех вам по-любому не светил.

Нож ходит ходуном в ее руке. Сейчас она и мне нанесет такой же удар. Но Поппи вытирает рукоятку о свое платье и протягивает нож мне. Я его беру.

И тут она начинает кричать.

Я в жизни не слышала такого оглушительного вопля – он будет звенеть у меня в ушах всю оставшуюся жизнь. Я не в силах оторвать взгляд от ножа. Салли падает на колени. Я бухаюсь вслед за ней и, выпустив нож, зажимаю руками кровавое пятно на ее платье.

– Надо остановить кровь, – бормочу я или, по крайней мере, пытаюсь что-то такое выговорить, но получается лишь невнятное мычание.

Кожа у Салли сереет. Она открывает рот, но ни звука не издает. А потом припадает ко мне.

– Она это заслужила. – Салли издает смешок – жуткое бульканье. – Мы… одного поля…

Мы – это она и я или она и Флора?

– Нет, не одного, – шепчу я. Впервые в жизни я ей возражаю, но она этого уже не слышит. Моя слеза падает ей на щеку.

Я хватаю нож и на трясущихся ногах подступаю к Поппи, но знаю, что напасть на нее не смогу. Я сказала чистую правду: мы с Салли не одного поля ягоды и никогда ими не были.

Но Поппи уже не одна. Она все еще кричит, лицо у нее ярко-красное, а на пороге маячат двое мужиков в парадных костюмах, таращатся на представшую перед ними бойню и уже лезут за телефонами, чтобы звонить в полицию. Поппи виснет на одном из них, прячется за ним, как за щитом.

Она спасается от меня. От женщины с окровавленным ножом. Я пытаюсь бросить его, но он словно прирос к моей руке.

– Это она! – голосит Поппи. – Она это сделала!

Я жду, что Салли сейчас выкрикнет правду: «Поппи – трехнутая сучка! Это она меня пырнула!» Но Салли больше уже ничего не скажет.

40. Год спустя

Странно видеть его на кухне моей новой квартиры в Челси. Он стоит с бокалом красного вина и явно смущается. На нем мягкая серая футболка – или, по крайней мере, она кажется мягкой: потрогать ее мне пока не представилось случая. Я промываю макароны в раковине. Одна из лингвини змейкой сворачивается у слива. Я смываю ее, избавляя от одинокого прозябания.

– Спасибо, что согласилась встретиться, – говорит он. – Все так – так запуталось… Я теперь всю свою энергию направляю в писательство. Почти закончил черновик романа. Но в итоге сюжет повернулся совсем не так, как я задумывал.

– Так всегда бывает. – Волосы у меня распущены по плечам – такую же прическу носила моя сестра. – Творческий замысел раскручивается самым непредсказуемым образом.

Он подходит к кухонному островку, взбирается на барный стул и роняет руки на гранит. Кольца на его безымянном пальце больше нет.

– Не хочу тебя грузить, – говорит он. – Я не за тем хотел встретиться. Для этого я психотерапевту деньги плачу, – он смеется, и я тоже смеюсь – из вежливости. – Я думал, что не буду по ней скучать. Но скучаю. Скучаю по тому, какой она была, пока я не узнал, какая она на самом деле… хоть это и звучит как бред.

Я кладу дуршлаг в раковину. Макароны размокли