Пир попрошаек - Дэниел Худ

Лайам обвел взглядом комнату. Нет, в ней ему определенно не доводилось бывать. Здесь имелось окно, но сквозь него виднелось лишь голубое небо. Кажется, его притащили в дом госпожи Присциан. Лайам порадовался этому обстоятельству, затратив последние силы, и снова прикрыл глаза. Под его ладонью мягко вздымались кожистые чешуйки. Частое, ритмичное дыхание дракончика убаюкало Лайама, и он снова заснул.

Когда он очнулся опять, голова его была почти ясной. Комнату заливал лунный свет. Лайам пошевелился, пытаясь встать, но внезапно ощутил боль в правой ноге и снова упал на подушки.

Фануил встрепенулся и поднял голову. Лунный свет посеребрил его черную чешую, но узкая мордочка так и осталась темной.

«Ты проснулся?»

— Кажется, да, — прошептал Лайам. — Мы в доме госпожи Присциан?

«Да».

— Долго я здесь лежу?

«Пятый день».

Лайам сладко зевнул и заложил руки за голову.

«Магесса Грантайре уехала».

Лайам вздрогнул и привстал на локтях.

— Как уехала? Когда? Отвечай же!

«Сегодня утром. Когда удостоверилась, что с тобой все в порядке».

— А куда?

«Она не сказала. У госпожи Присциан есть письмо для тебя. Магесса Грантайре ухаживала за тобой все это время. Эдил приходил тоже и ей помогал».

От неудобной позы у Лайама затекла шея. Он откинул голову на подушки и уставился в потолок.

— Что со мной?

«У тебя сломана нога».

— Это я знаю.

Лайам чувствовал, как лубки, удерживающие сломанную кость в правильном положении, врезаются в кожу. Ниже лубков ноги он не ощущал. Наверное, она занемела.

— А почему я так долго не приходил в себя?

Дракончик ответил несколько неуверенно:

«Эйрин… он разлетелся в мелкую пыль… а ты… ты был прямо под ним. Магесса Грантайре сказала, что на тебя повлияла магия. Ну, словно… словно бы обожгла…»

— И что же? Теперь я урод? Кошмарное существо, не похожее на человека? Чудовище, от которого все будут шарахаться в разные стороны?

«Нет, ты не урод!»

Фануил, как и всегда, не оценил шутки. Лайам усмехнулся, закрывая глаза. Голова дракончика тоже сама собой опустилась.

Они снова заснули.

В третий раз он пробудился, когда в комнату вошел Геллус — с кувшином для умывания и полотенцем.

— Господин Ренфорд, вы снова с нами!

— Да, и я страшно этому рад, — сказал Лайам и улыбнулся. Он сумел самостоятельно сесть, не потревожив больную ногу.

Слуга приподнял кувшин.

— Я пришел вас помыть. На этот счет магесса Грантайре оставила четкие указания.

— Думаю, я сумею умыться и сам. — Лайам оглядел себя, отметив, что для человека, провалявшегося в постели пять суток, он выглядит поразительно чистым. Льняное белье, приятно холодившее кожу, было свежим, а постель никаких лазаретных запахов не источала. Лайам покраснел, прикинув, какого рода заботы легли на плечи тех, кто взялся за ним ухаживать, но, глянув на старину Геллуса, успокоился.

— Ах, господин Ренфорд, до чего ж вы упрямы… Магесса Грантайре наперед знала, что вы станете возражать, и строго-настрого запретила давать вам волю, — сказал слуга. — Вам нельзя подниматься с постели еще неделю — чтобы сломанная кость хорошенько срослась.

— Чтобы умыться, мне не надо вставать, — невозмутимо парировал Лайам. По его мнению, нога вела себя более чем прилично. Он видел достаточно переломов и знал, что обычным порядком никакая кость не срастется не только за пять, но и за дюжину дней. Пробовать ходить сегодня, конечно, не стоит, даже и с костылем, но кое-какие телодвижения позволить себе можно. А дальше — по состоянию. Все-таки магия — великая вещь! Лайам не сомневался, что Грантайре наложила на его перелом не только лубки, но и какое-нибудь заклятие.

Геллус уперся, и несколько минут они пререкались, пока не договорились, что Лайам свершит омовение сам, но при этом не будет приподниматься.

— А спину и то, что ниже — помоем потом, — сказал слуга, располагая кувшин и полотенце на столике возле кровати. — Я займусь этим лично. Стесняться вам нечего, тут ничего стыдного нет, а сделаю я все хорошо. Магесса Грантайре сама меня этому научила. А сейчас я принесу вам немного перекусить. — И старик вышел не понимая, что только что отыграл у строптивого больного очко. Лайам опять покраснел, смекнув, на ком обучала Геллуса уходу за тяжелоранеными Грантайре.

Впрочем, мысль о еде быстро вытеснила из мозга Лайама все сторонние размышления. Он вдруг осознал, что страшно проголодался, и принялся торопливо снимать рубаху. Омовение — совсем не легкое дело, особенно если стараешься не тревожить больную ногу, и потому, покончив с мытьем, Лайам почувствовал, что сильно устал. Так что поднос, на котором стояли супница, глубокая тарелка и хлеб, появился как раз вовремя.

Лайам накинулся на еду и съел очень много. Ел он тоже самостоятельно, хотя его не раз порывались покормить «с ложечки». И откуда только в старом слуге взялось столь неодолимое желание нянчиться с кем-то?

— Смотри я не пролил ни капли, — сказал наконец Лайам ему в утешение, но Геллус все равно смотрел на него с укоризной. Слуга молча собрал поднос и, уже уходя, соизволил сухо произнести:

— Госпожа Присциан хотела бы вас навестить. Но только в том случае, если вы чувствуете себя достаточно хорошо.

— Я чувствую себя распрекрасно, — поспешил заверить Лайам обидчивого угрюмца. — Пожалуйста, передай госпоже Присциан, что я буду счастлив с ней повидаться.

Госпожа Присциан явно обрадовалась, обнаружив, что самочувствие гостя действительно неплохое. Но все-таки что-то ее беспокоило — почтенная и обычно очень уверенная в себе дама удивленно поглядывала на свои руки, кажется, впервые в жизни не понимая, куда их девать.

Лайам кашлянул, чтобы нарушить воцарившееся после обычных приветствий молчание. Его тоже смутило замешательство почтенной вдовы. Но слова ее только усугубили смущение гостя.

— Господин Ренфорд, примите мои извинения! Я очень надеюсь, что вы простите меня!

Лайам вытаращил глаза.

— Простить вас?.. Но за что?

Пожилая дама всплеснула руками:

— Ну как же!.. Ваша нога… ваша болезнь… и этот ужасный маг… — Лайам не очень-то понял, какого мага имеют в виду, но вдова уточнять не стала. — Мне ведь все рассказали! Я и подумать не могла, насколько опасно дело, в которое я вас втянула. Но того, что произошло, не поправишь, и мне остается лишь смиренно молить о прощении.

В дело Лайам втянул себя сам. А закончил его тем, что арестовал мужа племянницы госпожи Присциан. Так что вопрос, кто и перед кем виноват, решался однозначно и отнюдь не в пользу того, у кого, просили прощения.