За правое дело - Василий Семёнович Гроссман

class="p1">– Тогда зайдемте ко мне на минутку, выпьем вина за ваше скорое возвращение.

Войдя в коридор, она сказала:

– Да, совершенно забыла! Вчера приходил какой-то военный и спрашивал вас, обещал сегодня зайти.

Они выпили вина.

– У вас не кружится голова? – спросила Нина.

– Кружится, не от вина, – ответил он и стал целовать ей руки.

В это время позвонили.

– Это, верно, тот военный, – сказала Нина.

– Я с ним поговорю в передней, – решительно объявил Штрум.

Через несколько минут он ввел в столовую высокого военного.

– Прошу вас, знакомьтесь, – проговорил Штрум и, как бы извиняясь перед Ниной, объяснил: – Это полковник Новиков, он на днях прилетел из Сталинграда, привез привет от родных.

Новиков поклонился с той незрячей, безразличной вежливостью, которую выработала война у человека, в любое время – ночью и на рассвете – в силу обстоятельств вынужденного врываться в частную жизнь других людей. Его равнодушные глаза говорили, что ему нет дела до частной жизни Штрума, что его не интересует, кем профессору приходится эта красивая молодая женщина…

Но под незрячим и равнодушным выражением он скрывал лукавую мысль:

«Э, вот вы какие, мужи науки! Оказывается, и здесь водятся походные полевые жены».

– Я привез вам сверточек, – сказал он, раскрывая сумку, – письма не дали, просили на словах передать сердечные приветы: Александра Владимировна, Мария Николаевна, Степан Федорович, Вера Степановна.

Он не назвал почему-то Евгении Николаевны.

Новиков, перечисляя имена, стал похож не на полковника, а на солдата, передававшего из землянки поклоны родным.

Виктор Павлович рассеянно положил пакет в раскрытый портфель, лежавший на столе.

– Спасибо, спасибо, как они все там поживают? – и, испугавшись, что Новиков станет пространно и долго рассказывать, продолжал задавать вопросы: – Вы надолго сюда? Совсем в Москву или в командировку?

В этот момент Нина сказала:

– Ах, боже мой, я забыла, ко мне попутчица должна прийти, ведь мне к поезду пора.

Штрум пошел проводить Нину, и Новиков слышал, что профессор следом за ней вышел на площадку.

Штрум вернулся и, не зная, с чего начать разговор, спросил:

– Вы не упомянули о Жене, разве Евгения Николаевна не в Сталинграде?

Полковник явно смутился и ответил с внезапным «командирским» раскатом:

– Евгения Николаевна просила вам кланяться, я запамятовал, не передал.

Именно в этот миг произошло между ними то, что происходит между двумя концами электрического провода, когда колючие, ершистые сердитые проволоки, наконец соединившись, пропускают через себя ток, – зажигается лампочка, и все, что в сумраке казалось угрюмым, чужим и враждебным, вдруг становится приветливым и милым.

Они быстро переглянулись и улыбнулись друг другу.

– Вы оставайтесь, переночуйте, – сказал Штрум.

Новиков поблагодарил: он уже оставил в НКО другой адрес на тот случай, если его вызовут, поэтому ночевать у Штрума он не сможет.

– Каково положение под Сталинградом? – спросил Штрум.

Новиков ответил не сразу.

– Плохо, – негромко сказал он.

– Вы полагаете, остановим?

– Должны остановить! Значит, остановим.

– Почему должны?

– Если не остановим – погибнем.

– Это увесистый довод. А в Москве, должен вам сказать, спокойно и уверенно настроены, даже говорят о реэвакуации. Некоторые считают, что положение выправляется.

– Нет, это неверно.

– Что неверно?

– Положение не выправилось: немцы идут вперед.

– А наши резервы, велики они, где они?

Новиков ответил:

– Об этом не положено знать не только вам, но и мне, об этом знает Ставка.

– Да-а, – протяжно сказал Штрум и стал закуривать.

Потом он спросил, застал ли Новиков Толю во время Толиного двухдневного пребывания у родных, спросил о Софье Осиповне, осведомился, как настроена Александра Владимировна.

И в этом разговоре – не столько в коротких ответах, сколько в улыбке или в серьезном выражении глаз Новикова – Штрум почувствовал, что Новиков понимает людей, которых Виктор Павлович знал долгие годы и отношения которых изучил во многих подробностях.

Новиков, посмеиваясь, рассказывал, что Мария Николаевна воспитывает всех детей области, а Веру и Степана Федоровича заодно, что Александра Владимировна за всех волнуется, но больше всего, видимо, за Сережу и работает за двух молодых… А о Софье Осиповне он сказал:

– Она стихи читала мне, но характер, по правде говоря, такой, что и с нашим комендантом штаба справится.

Он не сказал ничего о Жене, и Штрум не стал о ней спрашивать – и в этом их молчании словно установился неписаный договор.

Постепенно беседа снова пошла о войне, в ту пору война была морем, в которое вливались все реки и из которого рождались все реки.

Новиков заговорил об инициативных фронтовых и штабных командирах и внезапно стал ругать какого-то перестраховщика и бюрократа. По тому, как он менял интонацию голоса, передавая чьи-то слова об «оси движения» и «темпе движения», и по его жестам Штруму показалось, что Новиков имеет в виду Ивана Дмитриевича Сухова.

Чувство доброжелательства к Новикову, приход которого полчаса назад вызывал в нем неприязнь, растрогало Штрума.

Его по-новому заняла не новая для него мысль, что внешне резкие различия советских людей, наружность, профессия, сфера интересов часто поверхностны и мешают определить единство. В самом деле, что, казалось бы, общего между ним, Штрумом, исследователем математических теорий физики, и фронтовым полковником, говорившим: «Мне, как кадровому военному».

А оказалось, их любовь, их боль, многие их мысли – все было общим, братским.

– Все необычайно просто, – сказал он, охваченный тем стремительным и кажущимся счастливым озарением, которое обычно содержит в себе больше заблуждения, чем истины. И он стал рассказывать Новикову о совещании у Постоева, излагать свой взгляд на дальнейший ход военных событий.

Когда Новиков собрался уходить, Штрум сказал ему:

– Я провожу вас, мне нужно отправить телеграмму.

Они простились на Калужской площади. Штрум зашел на почту и послал телеграмму в Казань – в телеграмме он сообщал, что здоров, что дела его успешно завершаются и он, вероятно, сумеет выехать в конце будущей недели.

60

В субботний вечер Штрум собрался на дачу. Сидя в вагоне дачного поезда, Виктор Павлович думал о событиях прошедших дней. Как жалко, что уехал Чепыжин.

Этот приходивший вчера полковник Новиков очень милый человек. Виктор Павлович был доволен, что познакомился с ним. Но лучше, если б это знакомство состоялось на полчаса позже и не помешало бы проститься с Ниной… Но ничего. Вот она вернется во вторник. И он вновь увидит это милое, молодое и красивое существо.

И так же много и упорно, как о Нине, он думал о жене. Он представил себе ее одиночество, тревогу о сыне, вспоминал долгие годы, прожитые с ней.

Людмила расчесывала утром волосы и говорила:

– Вот мы и стареем, Витя.

Сколько живых